Рыцарь Христа
Шрифт:
— Если честно, то я и не в таких бывал переделках, — сказал тут Аттила. — Неизвестно, смогли бы они со мной справиться или нет. Но то, что вы послушались покойного армянина, конечно хорошо. Помнится, у нас в Вадьоношхазе был схожий случай. Скорняк Тибор по прозвищу Бюзеш, что значит «вонючка», страшно любил выпить, хотя, даже если бы он пил в три раза больше, ему едва ли удалось отбить вечный запах, исходивший от него. Даже жена сбежала от него с каким-то занюханным болгарином только потому, что от него чуть меньше воняло, чем от Тибора. Люди его сторонились и недолюбливали не только за мерзкий запах, но еще и за то, что у нас в Вадьоношхазе почему-то все обожают собак, а Тибор разводил их в своем хозяйстве, чтобы резать и выделывать их шкуры. Потом к нему приезжали болгары, с одним из которых и сбежала его жена Фружина, и покупали у него собачьи шкуры. Мало того, Бюзеш еще и питался тушками зарезанных и ободранных им собак, что совсем уж вызывало омерзение. Никто не ходил в гости к Тибору, кроме старика Эдьеда, тоже выпивохи. Этому вообще все равно было, чем закусывать, хоть тараканами, такой был неприхотливый. Одно время он частенько захаживал к Вонючке Тибору на собачий паприкаш и холодец из песьих копыт. И вот однажды когда они очень неплохо клюкнули, открывается дверь и входит некая богато одетая барыня.
— Узнаешь ли ты меня, Бюзеш Тибор? — спрашивает она скорняка.
— Никак нет, — отвечает скорняк, — не имею чести знать, но вижу, что для вас мне придется сшить самую лучшую шубу.
— Вовсе нет, — говорит барыня. — Я пришла сказать тебе раз и навсегда, что если ты, мерзкая твоя рожа, не перестанешь резать моих родственников, то погибнешь самой лютой смертью и попадешь в ад, где бешеные псы Люцифера будут вечно грызть и глодать тебя. Я — та самая пегая сука, которую ты задрал на прошлой неделе. Предупреждаю: одумайся и перестань резать наш многострадальный собачий народ. Прощай, Бюзеш Тибор, и заруби себе на носу!
Тут Тибор и старый Эдьед и впрямь заметили, что в лице у странной гостьи можно разглядеть нечто собачье — то ли усы, то ли брылы, а когда она повернулась и ушла прочь, им даже померещилось, что на прощанье она повиляла хвостом. Но если вы, господин Жискар, послушались вашего армянина, то Вонючка Тибор и не почесался. Он продолжал резать и поедать собачью братию и выделывать собачьи шкуры на продажу заезжим болгарам.
Прошел месяц. И вот однажды ночью, когда Тибору за очень большую плату удалось-таки затащить к себе постель самую некрасивую в Вадьоношхазе вековуху Эржебету, в окно к нему громко постучали, Тибор открыл дверь и впустил в свой дом человека, укутанного черным плащом. А когда он спросил его, что тому угодно, гость ответил:
— Мне нужна кожаная туника очень хорошей выделки, за которую я заплачу тебе сто золотых монет, причем, вот тебе задаток.
И с этими словами он бросил на стол кошелек, из которого впрямь выпало несколько золотых. Глаза у Тибора загорелись, он дрожащим голосом стал уверять заказчика, что сделает самую лучшую кожаную тунику во всем Венгерском королевстве, да что там — во всей Европе.
— Из какой шкуры пожелаете? — спрашивает он потом. — Из бычьей, свиной, оленьей?
— Из твоей, — отвечает гость. — А если не хватит, то можешь добавить кусок из шкуры той потаскухи, что согласилась провести с тобой эту ночь, вонючка ты этакая.
Тут Тибору стало так не по себе, что он потерял дар речи и более уже не обретал его до самой своей смерти. А гость тем временем откланялся и, прежде чем уйти, сказал:
— Я приду за своим заказом через месяц при условии, что ты не перестанешь резать моих родственников. Я — тот самый черный кобель, которого ты зарезал и разделал две недели назад. Если же ты прекратишь свое мерзостное ремесло, я не явлюсь к тебе до того самого дня, пока ты вновь поднимешь руку на собак. Прощай, Бюзеш Тибор, и заруби себе на носу!
Как только он ушел, Эржебета, которая все видела и слышала кинулась вон из дома скорняка Тибора, а поскольку он ей показался околевшим от испуга, то она не преминула прихватить с собой кошелек, наполненный золотыми монетами. Правда, как только она прибежала домой и заглянула внутрь кошелька, то увидела там чисто обглоданные позвонки и ребрышки и сама чуть было не околела от страха. Старик Эдьед и вековуха Эржебета всему Вадьоношхазу рассказали о двух ужасных визитах, нанесенных скорняку Тибору пегой сукой и черным кобелем. Многие ходили к Тибору и уговаривали его бросить пить и перестать резать собак, но он назло всем принялся с утроенной силой резать их и пожирать с небывалой жадностью, будто решил на корню извести все собачье сословие. И столько по всему его двору было разбросано костей, что когда его все-таки сожрали псы, то никто не мог определить, где валяются собачьи кости, а где останки Вонючки Тибора.
— Так его все-таки сожрали? — спросил стихоплет Гийом.
— Сожрали, сударь, и подчистую, — кивнул Аттила.
— Неужто и череп не могли найти? — поинтересовался Жискар.
— Нет, господин француз, не могли, — отвечал мой болтун. — Да и, честно говоря, мало кто мог припомнить с точностью, человечья ли у Тибора была голова или песья.
— Ну уж это ты совсем заврался, дорогой Аттила, — сказал я. — Признайся честно, что все выдумал. Я что-то не припомню никаких таких историй, хотя родился и вырос по соседству с Вадьоношхазом.
— Эта история давняя, господин мой Луне, — не моргнув глазом отвечал Аттила. — И мне ее рассказывал мой покойный дедушка, Газдаг Шандор, а уж он-то никогда не врал, так же, как и я.
— Что же, так все и кончилось? — спросила Елена, несколько разочарованно. Видимо, она ожидала иного конца рассказа Аттилы.
— А что же вам еще, прекраснейшая? — спросил Аттила. — Это я рассказал просто чтобы сравнить, как правильно поступил господин Жискар, послушавшись совета армянина, и как неправильно вел себя скорняк Тибор. Поговаривают, что тень вонючего собакоеда время от времени появлялась то там, то сям, пугая молоденьких девушек и мечтательных юношей вопросом, не видели ли они где-нибудь кожаной туники, сделанной из его, Тибора, шкуры. А длинновязый Ференц, когда малость загулял с дочкой мельника, принялся было врать своей благоверной, будто ходил с призраком Тибора искать кожаную тунику, но она ему все равно не поверила и так расцарапала морду, что он долго не мог появиться на людях.
Глупой историей, рассказанной Аттилой, и закончился тот вечер. Мне было немного совестно, что Аттила своим несусветным враньем испортил впечатление от правдивого рассказа Жискара, но я утешился тем, что покуда француз выбирал, какому богу служить, мой добрый Аттила всегда был верным христианином и, не жалея жизни, сражался в кровопролитных сражениях с сарацинами и сельджуками. Потом я принялся размышлять о странном совпадении во взглядах Генриха и тех персов, которые уверяли Жискара, что нужно одновременно служить Ормузду и Ариману. Не помню, как я уснул, а когда поутру проснулся, ощутил огромную радость от того, что и эту ночь провел один в своей постели, а значит, Елена отступилась от меня и, очень может быть, в скором времени отпустит нас с Аттилой.
Глава VI. УВЫ, МЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ НА КИПРЕ
Не тут-то было! В тот же день все мои надежды на очень скорое продолжение путешествия рухнули, когда мы отправились вдвоем с Аттилой немного поохотиться в окрестностях Макариосойкоса, и я узнал, что теперь прекрасная хозяйка замка увлеклась моим бывшим оруженосцем и уже успела заманить его в свою башню с чудесами. Поначалу мы заговорили о людях шах-аль-Джабаля.
— Согласись, Аттила, — сказал я, — что при всех отрицательных свойствах их организации, не может не вызывать уважения такая верноподданность. Ты, например, можешь себе представить, чтобы кто-то приказал тебе прыгнуть вниз с горы в пропасть и чтобы ты при этом готов был беспрекословно, и даже с превеликой радостью исполнить приказание?