Рыцарь короля

Шеллабарджер Сэмюэл

Маркиз рассмеялся:

– Итак, вы запутали меня в свою паутину, о хитроумнейший мастер! Сначала вы нарисовали мне портрет идеального государя, искусно подчеркивая, что передо мною император. Потом представили мне карикатурную фигуру, которую любой честный человек признает одиозной, и хитро подтолкнули меня к осуждению короля. Позор на вашу голову, почтенный Эразм, за такие фокусы с другом! Но, допустим, я не приемлю карикатуры; какой обманный трюк, какой ложный выпад вы пустите в ход дальше?

– Никакого ложного выпада, только прямой укол, vir carissime, Vir carissime (лат.) - дражайший друг.> - улыбнулся собеседник, - я скажу, что, как и предвидел, вы всего лишь упрямый мул... Но согласитесь, что на ваш первый вопрос относительно Карла и Франциска я уже частично ответил. И я пью за ваше здоровье, как за достойного партнера в тонком искусстве словесной игры. Прозит!

В этот момент Блез решился наилучшим образом использовать паузу. Если разговор пойдет по новому кругу, то одному Богу известно, когда он окончится.

– Могу ли я сказать два слова вашей светлости наедине?

Де Сюрси, отхлебнув вина в ответ на тост Эразма, поставил кубок и нахмурился:

– Чума возьми! Это должны быть очень важные два слова, чтобы оправдать такое вмешательство в нашу беседу... Что, они не могут подождать?

Резкость была столь необычной для патрона, что Блез смог лишь пробормотать, запинаясь:

– Сожалею, но это дело величайшей важности.

Маркиз поднялся с места:

– Ну, тогда, domini mei Domini mei (лат.) - господа мои.>, прошу простить меня, я оставлю вас на минуту. А тем временем, остроумнейший Эразм, прошу вас рассмотреть, что вы имели в виду, говоря о частичном ответе, ибо, как мне кажется, вы намереваетесь кое-что добавить. А я спрошу вас об этом, когда вернусь... Нет, нет, мсье де ла Барр, - продолжал он, обращаясь к Пьеру, который было проворно поднялся и уже пытался украдкой выбраться из беседки, - вы оставайтесь здесь и развлекайте наших гостей.

Де Сюрси, сопровождаемый Блезом, отошел в сторону от беседки на одну из садовых дорожек. Остановившись, он нетерпеливо произнес:

– Ну?..

Однако при первых же словах доклада его раздражение исчезло. Он резко выдохнул и схватил собеседника за руку:

– Сэр Джон Руссель!.. Клянусь Богом, тебе следовало бы сказать об этом сразу... Ну, и что дальше? Говори же!

Блез рассказал о путанице с именами и о том, что ему удалось извлечь из промаха Русселя.

– Бург-ан-Брес, - повторил маркиз.
– Да, именно оттуда посланец императора, де Борен, тайно проник во Францию, когда в июле встречался с Бурбоном в Монбризоне. Этот Шато, о котором упомянул сэр Джон, - его секретарь, Локингэм - капитан на службе императора. Ясно, что на следующей встрече с герцогом они будут представлять Империю, а Руссель - Англию. Все три союзника вместе. Отличный улов для наших сетей! Только бы не опоздать! Тебе следовало без колебаний прервать меня. Я должен немедленно дать указания Ле-Тоннелье.

– Я уже позволил себе вольность сделать это, монсеньор.

Блез описал свой разговор с тайным агентом, в ответ патрон восторженно ударил его по плечу.

– Браво! Ну что за молодец! Ты делаешь успехи, сын мой. Горжусь тобой.

– Что же теперь?
– спросил Блез.

Маркиз помедлил.

– Пока мы не получим донесения Ле-Тоннелье, думать не о чем. Без сомнения, тебе придется выехать с рассветом, но эти планы мы можем обсудить попозже. Многое зависит от того, что сообщит нам Ле-Тоннелье.

Он повернулся, чтобы возвратиться в беседку.

– Извините меня, - сказал Блез, - я думаю, мне бы лучше уложить свои седельные сумки да сказать конюху насчет лошадей. В такое время как-то трудно припоминать латинские склонения, не говоря уж о синтаксисе...

– Конечно.
– Маркиз взял Блеза под руку.
– Но тем не менее я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мною и послушал. По двум причинам. Во-первых, потому, что спокойствие - добродетель, а суета - грех. Подождут твои сумки... А во-вторых - и прежде всего - мне хочется, чтобы ты послушал Дезидерия Эразма. Наши ничтожные трепыхания, наши заботы и тревоги забудутся. Они - лишь мелкая рябь на поверхности моря времени. А жизнь и мысли великих людей лежат намного глубже, и они поистине не подвластны времени. Я надеюсь, что смогу подвести его к обсуждению нашей эпохи, ибо из всех ныне живущих он зрит яснее и дальше любого. А мы с тобой за деревьями не видим леса. Разговор поможет тебе какую-то минуту смотреть на мир его глазами... О Господи Боже, это ещё что такое?

Из беседки донеслись звуки бурного веселья. Подойдя ближе, они услышали голос Пьера, который говорил то басом, то фальцетом, явно что-то представляя, его то и дело прерывали взрывы смеха. Блез узнал "Новый и весьма веселый фарс о Пе", в котором Пьер попеременно разыгрывал роли мужа, жены и судьи. Фарс не отличался утонченностью и, естественно, исполнялся не на латыни. Он подошел к лихому финалу, когда маркиз и Блез вернулись в беседку.

Каноник с побагровевшим лицом фыркал от восторга и колотил кулаком по столу. Эразм, вскидывая вверх свой длинный нос, покатывался со смеху.

– А, монсеньор, - приветствовал он де Сюрси на плохом французском, вы сказали этому молодому человеку, чтобы он нас развлекал, так он этим и занимается - и превыше всяческих похвал! Настоящий оживший Росций! Росций Квинт (ок. 130 - ок. 62 до н.э.) - древнеримский комедийный актер; у него учился декламации Цицерон.>

Маркиз, улыбаясь, погрозил пальцем Пьеру:

– У вас что, милейший, нет чувства почтения? Не лучше ли использовать время пребывания в обществе этих достойных людей, подобно Христу среди богословов, задавая им вопросы и совершенствуя ум свой, чем оскорблять их слух непристойными и дерзкими стишками? Я в отчаянии от вас!

Пьер изо всех сил изображал раскаяние, но успел подмигнуть Блезу.

Эразм заступился за него:

– А вы никогда не слыхали, господин де Воль, об акробате-неудачнике, ставшем монахом, который так позабавил Пресвятую Деву, кувыркаясь перед её алтарем в некоем аббатстве, что она снизошла с небес и приняла телесный образ, дабы вытереть пот со лба его, когда он устал представлять перед нею? Весьма поучительная легенда... Что касается меня, то юмористов я ценю выше, нежели педантов этого мира. И я благодарю господина де ла Барра - он рассеял мою хандру самым веселым рассказом, какой мне довелось услышать в этом году...

Мудрец пошарил у себя за поясом, вынул длинное гусиное перо и подал Пьеру:

– Вот, искусник-актер, возьми это перо и носи на шляпе - перо Эразма, как его дань смеху.

Пьер, рассыпавшись в благодарностях, тут же лихо воткнул перо в шляпу и поклялся, что не расстанется с ним и за сотню крон. Он был так польщен похвалой великого человека, что даже попытался следить за беседой, которая снова пошла на латыни, и с восхищением прислушивался к словам Эразма.

В речах Эразма Блезу открывался новый мир. За исключением кратких периодов общения с де Сюрси и Анной Руссель, он жил в мире грубой физической силы, примитивных эмоций и желаний, скованном традициями и религиозными устоями, - в мире, где оригинальная мысль настолько блистательно отсутствовала, что никто и не подозревал о возможности её существования. И теперь, когда стлавшийся по земле густой туман немного поднялся, он разглядел проблески иной жизни - свободной, смелой и не стесненной условностями.