Рыцарь Курятника
Шрифт:
— Аббат де Берни! — произнес он.
— Берни, — повторил Ришелье, наклоняясь в свою очередь к окну.
— Маркиз де Креки! — закричал аббат, протянув руки. — Неужели вы захотите нас убить?
— Сохрани Бог, дорогой аббат, вы слишком любезный собеседник, притом, мадемуазель Госсен мне этого не простит. Однако, дорогой аббат, мы должны проехать.
— Я ужасно боюсь этой кареты, которая скрипит, как старое колесо.
— Ну, садитесь в нашу карету, а потом эту можно будет столкнуть в реку.
— С большой охотой, — отвечал аббат с прояснившимся лицом.
Обе кареты остановились. Лакей соскочил на землю, отворил дверцу наемной кареты, и аббат вышел. Другой лакей опустил подножку кареты маркиза де Креки.
— Но я не один, — сказал аббат де Берни.
— А-а! — заметил Ришелье. — С вами в карете дама?
— Нет, мужчина.
— Кто?
— Вольтер.
— Вольтер с вами?!
— Да.
— Пусть и он сядет в нашу карету, скажите ему.
Ришелье насмешливо улыбнулся.
— Разве вы не знаете Вольтера?
— Знаю, — отвечал Креки.
— Стало быть, вы знаете, что если вы его попросите через аббата, то он не примет вашего приглашения.
— Почему?
— Потому, что его надо пригласить иначе.
Ришелье сделал знак рукой лакею.
— Пойдите и скажите от нашего имени мсье Вольтеру, что мы просим его оказать нам честь пересесть в нашу карету.
Лакей поклонился со шляпой в руке и подошел к дверцам наемной кареты.
Через несколько минут человек высокого роста, худощавый, просто одетый, вышел из наемной кареты. Это был Аруе де Вольтер. Ему было пятьдесят лет и он находился во всем блеске — не своей славы (славу, в полном смысле этого слова, он приобрел значительно позже) — а своей блистательной и шумной репутации.
— Садитесь же, любезный Аруе, — сказал Ришелье, дружески кланяясь великому писателю.
Вольтер сел в карету, и дверца тотчас закрылась. В это время кучер наемной кареты сошел на землю и, взяв лошадей под уздцы, отвел их с дороги. Блестящий экипаж быстро проехал.
— Теперь, господа, скажите нам, — начал маркиз де Креки, — куда вы желаете, чтобы мы вас отвезли?
— Мы не допустим, чтобы вы ради нас свернули с дороги, — отвечал Вольтер.
— Куда вы ехали? — спросил Ришелье.
— В Этиоль! — отвечал аббат де Берни.
— Вы ехали в Этиоль?!
— Да, — сказал Вольтер.
— Как кстати! И мы тоже туда едем.
— Разве вы знаете мадам д’Этиоль? — спросил Ришелье.
— Я ее знал, когда она была мадемуазель Пуассон.
— Пуассон… Пуассон… — повторил Креки. — Какой-то Пуассон был чуть не повешен за злоупотребления.
— Это ее отец, — сказал Вольтер.
— И кто-то спас его в Гамбурге? — спросил Ришелье.
— Это Турншер.
— А потом кто-то еще выхлопотал ему прощение.
— Турншер!
— Тогда-то, — заметил аббат де Берни, — чтобы вознаградить его, дали ему поставку мяса в Дом инвалидов. Кто ему покровительствовал?
— Турншер, — ответил Вольтер.
— Турншер! Турншер! — повторил Креки со смехом. — Стало быть, он благодетель семейства Пуассон?
— Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, — сказал Берни, — у него миллионов двадцать.
— Что он еще сделал для семейства Пуассон?
— Он от многого освободил Пуассона, — отвечал Вольтер, — от неприятностей, скуки, горестей и беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой взял на себя.
— И достиг полного успеха, — продолжал аббат, — потому что в восемнадцать лет мадемуазель Антуанетта была просто совершеннейшей девушкой!
— Это действительно образованная женщина, — сказал Ришелье.
— Мало того, — вскричал Вольтер, — это артистка, и артистка умная! Она превосходная музыкантша, она удивительно рисует и горячо, страстно, с несомненным увлечением любит интересный разговор, блестящее общество, охоту, удовольствия!
— Что я вам говорил, Креки? — воскликнул Ришелье. — Эта женщина — совершенство! Когда Турншер, ее крестный отец, представлял ее в свете и давал для нее праздник за праздником — помните, какой она имела успех?
— Оглушительный! В городе и при дворе говорили только о ней.
— Как она была хороша в день своей свадьбы!
— А как Норман был безобразен! — сказал Берни.
— Он такой же безобразный и теперь, — прибавил Вольтер.
— Да, но он был главным откупщиком, и брак свершился.
— Норман д’Этиоль — племянник Турншера? — спросил Креки.
— Да.
— Так что мадам д’Этиоль привязана к Турншеру всеми узами. Он ее крестный отец, ее дядя, ее благодетель…
— За что Пуассон ему глубоко признателен!
— Сколько лет она замужем?
— Три года.
— Сколько ему лет?
— Я могу вам сказать, сколько лет мадам д’Этиоль, — сказал Вольтер, — потому что в тот день, когда она родилась, я обедал у Турншера, а это было 29 декабря 1721 года.
— Стало быть, ей теперь двадцать четыре года.
— Лучший возраст женщины!
— И мы едем к этой очаровательной женщине? — спросил Креки герцога.
— Да, мой милый, — отвечал Ришелье.
— А что мы там будем делать?
— То же, что делают все, кто только ступил ногой в ее гостиную, — обожать ее.
— Вы разбудили меня так рано, и мы поехали так быстро только для того, чтобы представить меня мадам д’Этиоль?!
— Ну да! Когда приедете, маркиз, вы не будете жаловаться, потому что встретите там самое веселое, самое любезное, самое остроумное и самое нарядное общество, какое только можно пожелать.
— Не сомневаюсь.
— И у вас будет еще меньше причин для сомнений, если я скажу, что перед вами два представителя этого любезного общества, и что к именам Вольтера и Берни, которыми гордится гостиная мадам д’Этиоль, вы можете присоединить имена Мопертюи, Кагюзака, Монтескье, Мармонтеля, Жанти-Бернара и многих других.