Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— И все же, дорогой племянник, — сказал Ульрих, — не слишком ли вы рискуете?
— То есть вы хотите спросить, не замыслил ли я какого-нибудь подвоха? — усмехнулся Альберт. — Придется разочаровать вас, сударь. Никакого хитроумного плана у меня нет.
— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Я не сомневаюсь в вашей искренности, мессир Альберт. Однако не приходило ли вам в голову, что какой-либо недруг нашего рода может воспользоваться случаем и положит конец нашим с вами разногласиям по поводу наследства. А заодно и истребит весь род Шато-д’Оров… И старшую ветвь, которую представляете вы, и младшую, которую представляем мы с Франческо…
— Вы считаете, что нам обоим
— Да, сударь! У нас есть общий враг, в борьбе с которым пали наши отцы… Он не стал бы возражать против присоединения графства Шато-д’Ор к своим владениям.
— У нас есть и еще один враг, — усмехнулся Альберт, — который тоже не упустил бы случая поживиться за наш счет.
— Кто же это?
— О нем я пока умолчу. Стены имеют уши, сударь!
— Раньше мы без опасений говорили о своих делах, если находились в стенах Шато-д’Ора, — покачал головой Ульрих.
— Боюсь, что именно по этой причине вы проиграли битву при Оксенфурте, — озабоченно проговорил Альберт. — Старик Корнуайе переговорил со многими, кто в ней участвовал, а отец Игнаций записал все на бумаге. Так вот, битва складывалась так, что каждому должно быть ясно: маркграф прекрасно знал наперед, сколько у нас было воинов, где и какие отряды стояли, куда должны идти…
— Так, значит, кто-то в нашем замке помогал маркграфу?
— Да, мессир. Причем его не удалось найти. Возможно, что он и сейчас где-то здесь.
— Тогда мои опасения вдвойне обоснованны, — сказал Ульрих.
— Не спешите, сударь, ведь два врага, которые стремятся уничтожить кого-то третьего, далеко не всегда дружны между собой!
— В таких случаях мой отец говаривал: «Если два твоих врага враждуют между собой, считай, что оба они твои друзья».
— О, тогда и нас кое-кто может считать своими друзьями, — заметил Альберт.
Дядя и племянник пристально взглянули друг другу в глаза.
— Честно говоря, скверное дело — враждовать с родней! — сказал Ульрих. — Мне было бы гораздо приятнее считать вас своим другом.
— Может, Господь нас вразумит, и мы сумеем найти такое решение, которое избавит нас от необходимости поднимать оружие друг против друга, — проговорил Альберт.
— Будем молить Всевышнего, чтобы так и случилось, — отозвался Ульрих, перекрестившись.
НОЧЬ В ЗАМКЕ ШАТО-Д’ОР
Ульрих с волнением переступил порог комнаты, где когда-то, в полузабытые уже времена, жили они с Гаспаром — сперва младенцами под присмотром кормилиц и нянек, потом мальчиками под наблюдением отца Игнация, который учил их читать, и, наконец, под суровым контролем Жана Корнуайе, который сделал из них воинов. После женитьбы Гаспара тут была келья Ульриха, где он тосковал, страдал, мечтал и грезил. Отсюда он ушел на поле битвы под Оксенфурт, здесь провел свою последнюю ночь в замке.
— Сейчас здесь живет кто-нибудь? — спросил Ульрих, оглядывая знакомые мрачноватые стены и закопченный камин, напоминавший при свете факелов оскаленную беззубую пасть огромного одряхлевшего зверя.
— Нет, — ответил Альберт, — лет пять здесь уже никто не живет. С тех пор, как нас с сестрой развели по разным покоям.
— Да, — смущенно подтвердила Альберта, — это случилось, когда нам было около пятнадцати. С тех пор я сюда не заходила.
— Вам было проще… — задумчиво проговорил Ульрих.
Да, им было проще. Для него же это не просто помещение, где надо провести ночь. Он вернулся на двадцать лет назад, в ту прежнюю жизнь, которую считал безвозвратно утраченной, бесследно потерянной. Эта его прежняя жизнь, со всеми детскими страхами, отроческими огорчениями, юношескими страданиями и переживаниями, казалась ему несказанно прекрасной там, в Палестине, когда над головой свистели стрелы, когда пращи с треском разбивали черепа и копья с лязгом пробивали латы, и кровь запекалась на песке, словно яичница на сковородке… Как мало у него было шансов вернуться сюда!
Ульрих еще раз оглядел комнату. Вот тут, в углу, стоял стол, за которым они учились читать и писать, а вот там, на правом из придвинутых к стене кресел, сидел отец Игнаций. Вот та зарубка на двери сделана Жаном Корнуайе, когда он показывал Гаспару, как держать меч. А вот скамейка, на которой их с Гаспаром секли. Жан Корнуайе и тогда-то казался им стариком, но силу имел огромную. Он мог разрубить человека пополам, от шлема до седла. Драл он их жестоко, не прощал ошибок в уже изученных приемах, но никогда не проявлял нетерпения, если речь шла о чем-то совершенно новом, требующем длительного изучения. Читать и писать Корнуайе не умел, из всех языков знал в совершенстве только ругань, но владеть оружием, то есть искусству убивать, он своих питомцев научил. Правда, Гаспар погиб в бою, но в поединке один на один с ним мало кто сумел бы справиться. Многие, в том числе и Ульрих, полагали, что если бы он, а не старик-отец выехал против маркграфа, то исход боя при Оксенфурте был бы совсем иной. Да и гибель от случайной стрелы во время атаки ничуть не бросала тень на качество навыков, привитых ему Жаном Корнуайе. Что же касается Ульриха, то он тем более должен быть благодарен старому воину за суровые, но жизненно необходимые познания, и он не раз молил Бога о здравии славного Жана.
А сколько воспоминаний связано с добрым отцом Игнацием! Ульрих и сейчас готов был биться об заклад, что это — самый веселый священник из всех, что попадались ему на жизненном пути. В том, что Ульрих довольно сносно умел читать и писать, а также знал кое-что из латыни, была несомненная заслуга этого пьяницы и зубоскала, болтуна и весельчака, который мог даже Священное писание пересказывать, словно скабрезный анекдот. Братья его ничуть не боялись, потому что он их сек намного реже, чем Корнуайе, да к тому же во время порки обычно рассказывал наказываемому такую забавную историю, что тот, даже получая розгой по заднице, смеялся от души. При всем при этом отец Игнаций прекрасно уживался с Корнуайе, так как и священник, и воин были не прочь выпить и закусить. Правда, Корнуайе болтать не любил, но зато любил слушать россказни своего приятеля. Слушая очередную историю, Корнуайе с детской непосредственностью охал и ахал, причмокивал языком и покачивал головой, подстегивая безудержную фантазию отца Игнация.
Да, много воды с тех пор утекло. Правда, и отец Игнаций, и Жан Корнуайе еще живы, но таковы ли они теперь, какими были в те давние времена?
…Воины Альберта остались у двери в узком коридоре, ведущем к лестнице. В комнате уже приготовили пять постелей — соломенные тюфяки, одеяла из медвежьих шкур, полотняные простыни и подушки, набитые сеном. Посреди комнаты установили кадушку с водой, в которой плавал деревянный ковш, а у двери поставили вместительную парашу, накрытую дубовой крышкой. Поближе к параше устроились Франческо и Марко, подальше — Ульрих, а в самом дальнем углу, за занавеской, — Альберт и Альбертина. Для Альбертины за занавеской поставили отдельный горшок, дабы не смущать мужчин, а кроме того, как прикидывал Ульрих, дабы она тайком не пробралась к двери и не впустила в комнату убийц. Ведь даже самый бдительный сторож отвернется, если женщине потребуется справить нужду.