Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— Позвольте напомнить вам, сын мой, — спокойно возразила Клеменция, — что всякий, побывавший у Гроба Господня и проливший кровь во имя святой веры, достоин таких почестей, которые мы оказали мессиру Ульриху. Бесспорно, молясь о даровании ему победы, мы совершали дело, угодное Богу. Однако приличия не допускают, чтобы мужчина, который готовится стать мужем, а потом, вероятно, и отцом семейства, выражал свои чувства, как одиннадцатилетняя девчонка.
— Кстати, любезная сестрица, — вмешался Ульрих, чтобы сменить тему разговора, принимавшего характер нравоучительной беседы, — я уже слышал, что ваш сын
— До свадьбы остается десять дней, — сказала Клеменция, пригубив из своего кубка. — Что же касается приглашения на свадьбу, то оно вам обеспечено. Правда, я не уверена, что через десять дней вы захотите его принять… Быть может, встреча с родными местами, со старыми друзьями заставит вас забыть о нашей скромной обители…
«Ведьма ты, однако, порядочная!» — подумал Ульрих, но вслух сказал иное:
— Ну что ж, тогда я, вероятно, навещу вас в следующем году, дабы присутствовать при крещении первенца…
— Надеюсь, что мой сын позаботится об этом. В его интересах, чтобы род его не пресекся…
— О да! — кивнул Ульрих. — Полагаю, он пожелает избежать печальных обстоятельств, подобных тем, что сопутствовали его появлению на свет. Увы, бедняга так и не увидел своего отца, моего несчастного брата и вашего мужа, Гаспара…
— Да, увы. Но в Священном писании сказано: тот, кто сегодня смеется, будет завтра плакать, и тот, кто сегодня плачет, завтра будет смеяться…
— Грешен, сестрица, что-то не припомню… В каком же это стихе? — Ульрих сделал вид, что пытается вспомнить соответствующее место из Священного писания.
— Пути Господни неисповедимы… — вздохнула Клеменция, многозначительно усмехнувшись. — Но Господь милостив… Надо молить его, чтобы он не наказывал наш род так строго, как это уже случилось однажды.
— Не кажется ли вам, любезная сестрица, что кое-какие обстоятельства могли бы помешать вашему сыну благополучно занять место отца?
— Это обстоятельство — вы, не так ли, мессир Ульрих?
— Я лишь одно из этих обстоятельств, и, увы, отнюдь не самое существенное. Разумеется, если я откажусь от замка, то единственным наследником останется Альберт. Но даже и в этом случае он не сможет достойно заменить своих отца и деда, павших в битве, вольных сеньоров, не подчинявшихся никому, кроме Бога и короля. Мало остаться старшим мужчиной в роду, надо еще и снять с наших владений позорный вассалитет.
— Но… — вмешался было Альберт, однако Ульрих перебил его:
— Сейчас сделано уже почти все, чтобы избавиться от этого вассалитета. Согласно данному мне обещанию…
— Я опасаюсь, что слово маркграфа еще ничего не гарантирует! — заявила Клеменция.
— Вы что же, считаете, что его светлость — клятвопреступник и лжец, способный нарушить клятву? Клятву, данную перед Распятием…
— Нет, разумеется! Дело вовсе не в клятве маркграфа. Дело в моем сыне.
Ульрих быстро взглянул в сторону Альберта; тот немного побледнел и отвел глаза.
— Матушка хочет сказать, что я не отступлюсь от своих прав… — глухо проговорил юноша, и Ульриху показалось, что племянник струсил.
— Маркграф все предусмотрел. Мы можем решить этот вопрос по-семейному…
— Или на честном поединке… — с мрачным видом
— И вы полагаете себя способным пролить кровь своего близкого родственника? — спросил Ульрих, испытующе глядя на племянника.
— Во всяком случае я не побоюсь пролить собственную кровь… — В ответе Альберта не было запальчивости, и Ульрих подумал, что его возможный противник куда опаснее, чем кажется на первый взгляд.
— О, я и не сомневался в вашей храбрости, мессир Альберт! Вы, вероятно, неплохо владеете оружием?
— Возможно, — кивнул тот.
«Наглец! — промелькнуло у Ульриха. — Мальчишка и наглец!»
Однако еще рано было жечь мосты на пути к соглашению, и Ульрих, хоть и съязвил, но в меру:
— Прекрасно сказано, мессир Альберт! Так может сказать только человек, уверенный в себе. Должно быть, вы столь же опытны в ратном деле, сколь и храбры. Полагаю, что, пока я растрачивал силы на дальние путешествия и прочие развлечения, вы достигли вершин в искусстве рыцарского боя…
— Тем не менее я считаю, что у него хватит силы и умения, чтобы достойно вам противостоять, — невозмутимо проговорила Клеменция.
«Неужели она всерьез решила, что этот мальчишка, у которого еще пух-то на лице не пробился, сможет со мной справиться?! — изумленно подумал Ульрих. — Или она настолько уверена в своей правоте, что рассчитывает на Божью помощь?! Боже правый, да ведь всем известно, что ты помогаешь не тому, кто больше молится, а кто лучше владеет копьем и мечом! Мне доводилось видеть случайные победы слабых над сильными, но так бывало обычно лишь в тех случаях, когда сильный уж слишком презирал и недооценивал слабого. Но я-то все учту… Впрочем, слабость может победить силу и в том случае, если на стороне слабости выступит еще и хитрость… Да тут нечего размышлять! Что-то вы мне приготовили, госпожа графиня!»
— Мне бы не хотелось проливать кровь близкого родственника… — Ульрих в задумчивости подпер голову руками.
— В ваших силах этого избежать. — Клеменция сверкнула глазами, и Ульрих на мгновение увидел в ней прежнюю, совсем юную женщину. — Я надеюсь, что вы проявите благоразумие. Кровопролития не будет, если вы подпишете сейчас вот эту бумагу… Позвольте узнать, сударь, не разучились ли вы читать за то время, что «развлекались» в Палестине?
Суть изложенного на бумаге, которую Клеменция вынула из сумки своего пажа, сводилась к следующему: Ульрих навеки отказывался от всех своих прав на замок и земли Шато-д’Оров, графского титула и мирских прав, а затем становился монахом в аббатстве Святого Иосифа.
— Разумеется, с такими условиями вы не согласны? — спросила Клеменция.
— Да, вы правы. Их слишком много, этих условий! И кроме того… Если заключается договор, то каждая из договаривающихся сторон должна извлечь из него хоть какие-то выгоды. Вы же мне не предлагаете ничего, а себе берете все…
— Что же вы хотите?
— Как раз обратного. Я бы предпочел, чтобы Альберт признал мое старшинство, а вы не вмешивались в мужские дела. При этом я ни в коем случае не настаивал бы на вашем уходе в монастырь. Более того, Альберт, при благоприятных для него условиях, смог бы вновь стать владельцем замка, причем уже не в качестве вассала маркграфа, а как самостоятельный сюзерен.