Рыцарь темного солнца

Вербинина Валерия

В свободное время Мадленка вышивала, а то просто сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на голубей, воркующих под окном. Они, по крайней мере, были свободны лететь куда хотели, и Мадленка завидовала, что она не птица.

Ее стали интересовать самые пустячные вещи. Как-то раз она битый час вглядывалась в трепещущее пламя свечи и для себя открыла, что язычок пламени – багровый, а если внимательнее приглядеться – раздвоенный. Огонек набухает, ослепительно вспыхивает, затем становится уже, тянется вверх и тихо оседает, прежде чем разгореться снова. «Надо же, – думала потрясенная Мадленка, – я никогда прежде этого не замечала!»

Однажды к ней в покои

заглянула Анджелика, по счастью, без своего проклятого горностая. Литвинка объявила, что все знает о суде и не верит, что Мадленка в чем-либо виновата. Это были именно те слова, которых так жаждала девушка, и когда Анжелика с загадочной улыбкой пригласила ее бывать у нее, поколебавшись, согласилась.

Разумеется, литвинка была вовсе не тем человеком, который мог сказать подобное от чистого сердца, и именно поэтому Мадленке было особенно интересно узнать, чем же вызвано ее неожиданное сочувствие. Кроме того, поскольку девушка не сомневалась, что та каким-то загадочным образом связана с происшедшим, ей не терпелось разобраться, какова роль красавицы во всем произошедшем и происходящем. Могло быть и так, конечно, что Анджелика не имеет никакого отношения к четкам настоятельницы, ни с того ни с сего оказавшимся у ее служанки, а ее внезапно вспыхнувшее расположение к Мадленке объясняется элементарным капризом и еще тем, что литвинка, подобно кошкам, ластится только к тем, кто не хочет ее вовсе знать. Все могло быть. Но все ведь могло быть и иначе, а Мадленка не довольствовалась полуправдой. Ей нужно было знать, причем знать наверняка.

В покоях Анджелики Мадленка увидела ту самую старую ведьму, о которой ей в свое время говорил Дезидерий. Это была старуха ростом с ребенка, с темным лицом, покрытым сетью морщин, а цветом, схожим с печеным яблоком. Старуха поглядела на Мадленку, и та, хотя предыдущие события и научили ее владеть собой и не выдавать своих чувств, внутренне затрепетала. Прошамкав что-то по-литовски, старуха удалилась.

– Она моя служанка, которая была кормилицей еще у моей матери, – весело сообщила Анджелика. – Ей лет сто, наверное, она ужасно старая и полоумная, но я ее терплю. Очень уж много она для меня сделала.

Мадленка не пробыла в покоях Анджелики и пяти минут, когда той принесли записку от князя. Прочитав ее, Анджелика запрокинула голову и звонко расхохоталась.

– Представь, он называет меня «владычицей своего сердца»!

Мадленка подумала, что если бы князь Доминик или кто-то, хоть вполовину такой же красивый, как он, назвал ее владычицей своего сердца, она бы тоже обрадовалась, но несколько иначе. Лично она не находила в литвинке ничего привлекательного, но мужчины, очевидно, думали иначе (совсем недавно двое благородных шляхтичей порубали друг друга до смерти на саблях, поссорившись из-за панны Анджелики), и Мадленке любопытно было понять, почему.

– Люди так глупы и смешны, – продолжала литвинка, вздохнув, – а я, слабая женщина, тешу свое самолюбие, управляя ими. Нет пределов моей власти! – нараспев проговорила она.

«Ну это ты, положим, врешь», – думала Мадленка обидчиво.

Однако она ошибалась. Анджелика всегда добивалась своего, пользуясь, как вскоре заметила зоркая Мадленка, одним и тем же нестандартным приемом. Всем без исключения своим кавалерам коварная литвинка говорила одно и то же своим низким, чувственным голосом с едва уловимым акцентом:

– Я никого не люблю, и тебя меньше всех, хотя против тебя лично я ничего не имею. Можешь ли ты сделать так, чтобы я полюбила тебя?

И шляхтич, какого бы происхождения –

высокого или более низкого – он ни был, после ее заявления из кожи вон лез, чтобы угодить ей и доказать, что он не то, что прочие, мол, она не прогадает, выбрав именно его. Одним словом, поклонники сыпались к ее ногам десятками, как перезрелые помидоры.

«Лгунья, лицемерка, ведьма, вяленая рыба!» – думала Мадленка. Однако не обманывалась насчет того, что в ней говорит самая элементарная зависть. Хоть она и держалась начеку, ей было трудно не поддаться обаянию странной девушки, которая и правда вертела людьми, как хотела. Услышав, например, что Мадленке нравится ее изумрудное ожерелье, Анджелика изъявила готовность немедленно подарить его, а когда Мадленка отказалась (один только бог знает, чего ей стоило удержаться от соблазна), выглядела искренне огорченной. Мадленка не представляла, для чего Анджелике вдруг понадобилось завоевывать ее – из одного тщеславия, наверное, – но она предпочитала не верить даже самым дружеским знакам со стороны взбалмошной литвинки.

Как Анджелика при таких успехах у мужчин до сих пор не вышла замуж – оставалось загадкой. Мадленка считала, что та нацелилась на самого князя Диковского, который, однако же, не спешил уронить себя подобным мезальянсом. Сама же Анджелика говорила, что ни один человек на свете не заменит ей ее друга, который когда-то подарил ей ручного горностая.

– Ах, что он был за человек! – восклицала капризная девушка, картинно воздевая руки. – Умнее, красивее и храбрее его я не встречала никого в целом свете!

«Однако он и впрямь был умен, ежели сбежал от тебя, сударыня моя», – язвительно усмехалась тогда мысленно Мадленка.

Впрочем, она успела даже немного привязаться к горностаю, который был забавнее любой кошки или собаки. Правда, он, как и прежде, никого, кроме хозяйки, к себе не подпускал. Зато выяснилось, что он умеет делать всякие занятные штуки: тушить свечи, например, или находить спрятанные предметы. Еще он по шагам за дверью мог определить, кто идет, и по-разному реагировал на гостей. Ручной горностай казался почти разумным, и Мадленка с любопытством наблюдала, как литвинка играет с ним.

Сама Мадленка не могла пожаловаться, что ей тяжело в обществе Анджелики, ибо наутро ее снова вызывали на допрос, по сравнению с которым любое другое времяпровождение казалось отдыхом.

Так прошло несколько дней, и девушка успела заметить, что теперь ее мучители применяют тактику, о которой тоже предупреждал крестоносец, – многократно раз повторяют один и тот же вопрос, провоцируя взрыв эмоций с ее стороны. Положение стало совсем невыносимым к следующей пятнице. Ночью Мадленка плохо спала – стражи не переставая ходили за дверью ее спальни, стуча каблуками и звеня шпорами. Нервы Мадленки были на пределе, она боялась расплакаться или нечаянно оговорить себя. Под глазами у нее были темные круги, что составляло любопытный контраст с цветущими, довольными лицами епископа и его невыносимого подручного.

Князь Доминик, одетый еще более пышно, чем всегда, спросил, достигли ли судьи единого мнения о рассматриваемом деле, которое тянется уже не первую неделю. Мадленка мрачно глядела на его черные кудри и шитые золотом одежды, искренне сожалея, что она не Анджелика. Как бы ей хотелось завоевать его сердце, чтобы он своей властью прекратил измывательство над нею. Тут она, однако, вспомнила о крестоносце и немного одумалась: нехорошо желать двух мужчин сразу, надо выбирать, кто из них тебе милее. Хотя какой прок выбирать, когда ни один из них ей не предназначен?