Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Жанна!
Безнадежный, надорванный зов. Джейн, ведь он обращается к Джейн, качает головой.
— Зачем, Ойво? Зачем?.. Разве учила я отнимать чужой дом?
Они глядят друг на друга. И яростная гордая птица вдруг первой опускает взор.
— Мы отчаялись, Жанна. Мы тоже хотели жить, а не выживать.
Ему отвечают молчанием. А потом трое: она, Великий и Злое Сердце — говорят. Не с нами, замершими внизу, а с теми, кого подняли и окутали потоками силы. О том, чего я не понимаю, не могу понимать, но почему-то это кажется простым, ясным и важным. Я слушаю каждое слово. Я молюсь, чтобы никогда их не
…Они рассказывают о мире, куда пришел изгнанный народ — необыкновенный, мудрый, смелый. О том, как другой народ — молодой, наивный, как дети, — принял их в свой красивый дом. Как правители оказались во всем противоположны и как в конце концов хозяин стал бояться чужака, постепенно затмевавшего его. Тогда правитель гостеприимного дома совершил подлость и поплатился за нее. Его сын отчаялся, помутился рассудком. И произошло то, о чем в дыму и крови предупреждал Нэйт, вцепившийся в мое плечо. Дом разделился. Сам в себе. И началась война. Захватчики не подбрасывали в пламя веток, но оно не затухало. Изгнанные хозяева защищались, но у них не было лидера. До нее.
Девушка-рыцарь: на ее плечи лег белый плащ. Она без страха взяла меч, ее голос разнесся над обеими армиями. Ее не выбирало Небо, она была никем. Она любила книги, танцы и красные апельсины, а вовсе не войну. Но однажды, совсем ребенком, она шагнула в Омут. И все изменилось.
Тот, кто был шаманом, а стал вождем, полюбил ее, она полюбила его. Тогда, именно тогда пришло время мира, и ради него девушка решилась покинуть дом. Она не успела, ее убил тот, кто даже не понимал, что рушит. Все было обречено. Но чьи-то боги снова сжалились. Сегодня Исчезающий Рыцарь воскресла. Она станет женой вождя, а сын последнего правителя благословит их. В разделенном доме больше не будет войны. Поэтому…
— Пора. — Великий тихо обращается к застывшим чудовищам. — Вернитесь, вы нужны, и были нужны всегда. Домой, мой народ. Если вы выберете это сами. Вы… не оставите меня?
Он поднимает руку и возвращает тем, кого назвал подданными, способность двигаться. Пылают их глаза, и во взглядах слишком много тоскливой, не человеческой, но и не звериной пустоты. Они понимают больше, чем я. Некоторые смотрят вниз, на трупы и разрушенные здания. А потом бросившийся на меня волк вдруг воет, запрокинув голову; другие поддерживают его ревом, и вся стая, смерть, заключенная в десятки огромных тел, сорвавшись с места, мчит прочь. Они исчезают за небесным знаком, в неизвестности. Все до одного.
Мильтон Адамс просит о чем-то Райза, и тот, кивнув, вновь плавно взмахивает рукой. Доктор спускается на дорогу, отряхивает одежду, как если бы просто пережил тряскую поездку в дилижансе. Он спешит к распростертым телам, ища живых. Конечно, он будет делать то, что считает первым долгом, из каких бы странных мест только что ни вернулся, какие бы странные вещи с ним ни случились. Это почти успокаивает. Я даже улыбаюсь, вытирая окровавленное лицо. Вокруг снова движение и шум: горожане встают с земли, помогают друг другу, проверяют оружие, тревожно переговариваются. Дэйв рядом шумно сморкается и зовет отца.
Никто не глядит вверх, будто там ничего не произошло и не происходит. Никто, кроме высунувшегося из-за баррикад Нэйта и меня. И лишь мы видим, как девушка в доспехе — та, что говорила вместе с вождем, та, что держала меч, невеста, — камнем падает вниз.
Каждое слово Злого Сердца, каждое слово Амбера и Джейн было ясно слышно, далеко разносилось в ночном безмолвии. Слова-птицы летели не только над Оровиллом; они мчались и назад, на Ту Сторону, где в Форте сияющий знак видели экиланы, а над лесом — повстанцы. Слова всюду находили путь. Это делало их необратимыми.
Джейн уйдет, — билось в голове. А горожане ничего-ничего не поймут. Они слышат, но забудут, видят, но не смогут описать. Они расскажут о господнем гневе, о демонах, о бойне, не менее страшной, чем сражение с Диким Псами. А моя сестра останется мертвой для всех, кроме меня. Мы даже обменялись одеждой, прежде чем отправиться сюда: Джейн снова рыцарь, а я надела то, в чем ее хоронили, и задохнулась от запаха полевых цветов в тяжести венка.
Я чувствовала: наши минуты утекают. Едва отзвучит то, что должно, едва сгинут живые «звери», едва исчезнут те, что лежат мертвыми среди людей, — все кончится. Сестра покинет меня. Я обниму ее в последний раз, поцелую, прошепчу, чтобы берегла себя, и потеряю вновь, ведь Двух Озер больше нет, род Кувшинки угас. Элилейя была юна, она не оставила детей. А Амберу и вождю слишком тяжело далось колдовство, чтобы когда-либо повторить его.
Я думала об этом и проклинала злой рок. Я спрашивала, почему так, почему должна обретать и тут же расставаться, почему столько несказанного, столько нежности рвет душу. Я не хотела отпускать Джейн. Я подло просила Небо сделать хоть что-то, чтобы она остановилась, опомнилась, поняла: мне очень больно. Но… больно было не мне, как всегда баюкавшей лишь свои страдания. И я еще не знала: они только начинаются.
…Прямо сейчас я вижу, как Джейн вдруг падает вниз, как Мэчитехьо летит за ней. Он подхватывает ее и прижимает к себе, о чем-то спрашивая, но не получая ответа. Он снова взмывает. Сестра вся в крови. Под доспехом, на рубашке, — алое, кожа бледна как воск. Затуманенный взгляд мечется с моего лица на его, потом к небу — и останавливается. Джейн склоняет голову к груди того, кто держит ее так крепко, кто тщетно призывает желтый туман, залечивший рану на ее боку.
— Не надо… — Она гладит его по щеке, рука тут же падает. — Прости меня. Я… не…
— Что с тобой? Что?.. — Я не узнаю его голос, прежде сильный и зычный.
Пятна тления проступают у сестры на запястье. Амбер склоняется ближе, потом пристально смотрит мне в глаза.
— Кто ее воскрешал? Чья кровь?
— Моя… — отзываюсь, пытаясь взять Джейн за холодную руку; пальцы тут же выскальзывают. — Саркофаг раскололся, Эйриш, как твой! Она встала! Она…
— Что у вас за общая рана? — Он проводит по лицу хрипящей, недвижной Джейн. Под волосами, на виске у нее еще один неотвратимый темный след. — Эмма, что?
— Мы… сиамки. — Хотя он смотрит молча, я всхлипываю, у меня не получается дышать. — Как твои помощницы! Срослись совсем чуть-чуть, нас сразу разрубили, и…
Светоч обрывает меня, что-то шепчет. Вокруг его ладони вспыхивает лиловое пламя, пальцы проводят над животом Джейн, но она только грустно улыбается, и струйка крови бежит с губ. Веки почти опустились. Она уже не видит нас, глядит в пустоту.
— Это не то, Эмма. — Эйриш находит среди людей внизу доктора, но, подумав секунду, не окликает. — Рана должна быть разделена. Должна быть жертвенной. Ваша — почти как обрезанная пуповина. Она обманула Звезды на какое-то время, но не может дать…