Рыцарь в черном плаще
Шрифт:
— Даже очень откровенно.
— Тропадский, сколько лет продолжается наше знакомство?
— Кажется, больше двадцати. 30 января 1725 года я имел счастье и радость доказать тебе мою искреннюю привязанность и всю мою преданность. Ты спас мне жизнь, я хотел заплатить мой долг.
— Да, я спас тебе жизнь, — отвечал Сомбой, качая головой, — я был пьян в ту ночь, когда встретил тебя с веревкой на шее и окруженного полицейскими. Я спас тебе жизнь, и я же обязан тебе моим состоянием.
— Да, это правда.
— Как тебя звали в то время?
— Жакко, — отвечал Тропадский, вздыхая и потупив глаза.
— Чем ты занимался?
— Неприбыльным ремеслом: я был барабанщиком, флейтистом и глашатаем врача, лечившего все болезни, который без устали рыскал по городам и деревням в поисках заработка.
— Ты не родился для этого ремесла?
— Сказать по правде, не знаю, как я родился, где и для чего. Тот, кто даст мне сведения на этот счет, сообщит мне нечто новое. Врач нашел меня лежащим в грязном овраге. Он подумал, что я могу быть ему полезным, поднял меня и положил на солому в свою телегу, разукрашенную флагами.
— Ты долго оставался у этого человека?
— Пять лет. Я много слышал от него о способах исцеления и решил что и сам смогу лечить; и вот однажды 30 января 1725 года после попойки я сказал, что до того уверен в моем искусстве, что убью себя и потом воскресну, и, так как надо мной смеялись, я проглотил яд. Меня оставили пьяным и отравленным, полицейские арестовали меня и унесли. Тогда-то ты и освободил меня от них и спас сильным противоядием. С той минуты началась наша дружба, а связывающим звеном послужила ночь 30 января.
— У тебя хорошая память, и если я спас тебе жизнь, то и ты оказал мне такую же услугу 30 января 1730 года.
— Да, я знал все и пошел к тому месту, где тебя похоронили и… мне все удалось лучше, чем я смел надеяться… Каким образом могли тебя похоронить, не удостоверившись, что ты умер?
— Они были уверены, что я мертв.
— Но ты никогда не объяснял мне подробно…
— Я объясню тебе все, когда настанет время. Ты спас меня от смерти, а я спас тебя от низкого звания, на которое ты был осужден судьбой. Я увез тебя в Польшу, в Россию, выучил тебя, а когда князь Тропадский умер, оставив мне свое состояние, я дал тебе его имя.
— Я знаю, чем обязан тебе, Сомбой.
— И ты мне предан?
— Телом и душой.
— Как и я предан тебе.
Князь вздохнул и сказал:
— Приятно чувствовать неограниченное доверие к сильному и могущественному созданию, знать, что можешь все сделать для него и что он также все сделает для тебя.
Он пожал руку Сомбою.
— Но все это не объясняет мне, каким образом мы сможем жить в Париже? — прибавил он.
— Не понимаешь? Поясню. Для того чтобы жить в Париже, нам необходимо спокойствие и могущество, то есть чтобы Петушиный Рыцарь погиб, а я унаследовал его власть!
— Что? — спросил князь, вздрогнув.
— Ты находишь эту мысль скверной?
— Наоборот, превосходной! Но как привести ее в исполнение?
— Узнаешь со временем.
Произнеся эти слова, Сомбой наклонился к дверце и рассматривал дорогу. Лошади все так же быстро неслись.
— Через двадцать минут мы приедем в Сент-Аман, — заметил Сомбой.
— Что мы будем там делать? — спросил князь.
— Скоро узнаешь, но, главное, помни мои слова: Нисетта, Сабина, секреты Петушиного Рыцаря и смерть Жильбера — вот основная цель! Если ты мне поможешь, у нас все получится.
XVI
Вечер в Калони
В одном из кабачков Калони, известном обилием пива и превосходным вином, сержант Тюлип со своими друзьями пел и пил.
Лагерь шумел. Все знали, что на рассвете следующего дня загремят пушки, но, несмотря на это, весельем сияли все лица, а всех веселее был Тюлип, сержант лейб-гвардейцев.
Сидя за деревянным столом, на котором красовались полные стаканы и наполовину пустые бутылки, вместе с другими солдатами, со стаканом в одной руке, с трубкой в другой, он пел и без умолку рассказывал со свойственным ему увлечением. Все чокались.
— Ты совершил великолепную поездку, Тюлип, — сказал солдат по имени Гренад.
— Я прогулялся в золотой карете, на мягких подушках, — отвечал сержант, — словно сам король, когда он разъезжает по Парижу.
— А маленькая Даже?
— Мадемуазель Сабина? Она доехала благополучно.
— Вы не подверглись никакой опасности в дороге?
— Ни малейшей.
— И где она сейчас?
— В доме короля!
— У тебя не было ни с кем столкновения, сержант?
— Чуть было не подрался с одним усачом.
— Что же он тебе сделал?
— Он загляделся на милую Сабину так, что я пришел в бешенство.
— Ба! Разве ты любишь Сабину?
— Нет, но когда я сопровождаю красавицу, больную или здоровую, терпеть не могу, чтобы на нее смотрели.
— Разве он смотрел?
— По крайней мере, пытался. Когда мы приехали в Сент-Аман, он слонялся около ее дверей, а когда Сабину несли в карету, не отводил от нее глаз. Он ехал верхом за каретой до Рюмежи, потом исчез, потом опять появился. Когда он появился в первый раз, я не обратил на него внимания, во второй — взглянул прямо в лицо, в третий раз посмотрел искоса, а в четвертый сказал ему: «У тебя усы похожи на змеиный хвост, а я змей не люблю!» Вот и все!
— Что же он ответил?
— Промолчал, злобно на меня взглянул, а потом ускакал прочь.
— И ты его больше не видел?
— Нет, а жаль, потому что эта противная рожа так и напрашивалась отведать моего кулака! Но где же Нанон? — спросил Тюлип, осматриваясь вокруг.
— Ее не видно с тех пор, как ты вернулся, сержант.
— Она у той девочки, которую ты привез, Тюлип, — сказал Бель-Авуар.
В это время раздалось пение петуха. Тюлип поднял полный стакан.
— За ваше здоровье, друзья! — сказал он. — И прощайте.