Рыцарь в черном плаще

Капандю Эрнест

— Говори без опасения, не сомневайся. Я должен знать все, Ролан, — прибавил он после минутного молчания, — ты знаешь, что я люблю Сабину так же, как Нисетту. Ты должен понять, какое горе, беспокойство и жажду мщения испытываю я.

Ролан пожал руку Жильберу.

— Я чувствую то же, что и ты, — сказал он.

— Отвечай прямо, как я спрашиваю тебя: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую чувствую я.

Жильбер пристально смотрел на Ролана.

— Нет, — твердо ответил тот.

— Ты

в этом уверен?

— Так же уверен, как ты в том, что Нисетту не любит никто другой.

Жильбер покачал головой.

— Как же объяснить это преступление? — прошептал он.

На улице послышался стук колес, в толпе возникло оживление.

— Перед домом остановилась карета, — сообщила одна из служанок.

— Это вернулся Даже, — сказал Жильбер.

— Нет, — возразила Кинон, которая подошла к окну и выглянула на улицу, — это герцог Ришелье.

— И Фейдо де Марвиль, — прибавил Ролан. — С ними доктор Кене и де Таванн.

— Зачем они сюда приехали? — спросила Нисетта с любопытством.

— Вот вторая карета! Это мой отец! — вполголоса произнес Ролан.

— Бедный Даже! — сказала Кинон, возвращаясь к постели. — Как он должен быть огорчен.

Приезд двух карет, герцога Ришелье и начальника полиции произвел сильное впечатление на толпу у дома. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо. Оставив на стуле плащ, который он до сих пор не снимал, Жильбер отступил и спрятался в оконной нише.

Сабина лежала все так же неподвижно и не открывала глаз. Ступени лестницы заскрипели под шагами прибывших.

XII

Летаргический сон

Человек с бледным, страдальческим лицом вбежал в комнату, шатаясь.

— Дочь моя! — воскликнул он прерывающимся голосом. — Дитя мое!

— Отец! — воскликнул Ролан, бросаясь к Даже. — Будьте осторожны!

— Сабина! — Даже подошел к постели.

В эту минуту герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене вошли в комнату. Мадемуазель Кинон пошла им навстречу.

Даже наклонился над постелью Сабины, взял руку девушки и сжал ее. Его глаза, полные слез, были устремлены на бледное лицо дочери. Глаза Сабины были закрыты. Она лежала совершенно неподвижно.

— Боже мой! — прошептал Даже. — Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит! Сабина! — продолжал он, склонившись над ней. — Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь своего отца? Сабина, взгляни на меня! Сабина! Сабина!

Подошедший доктор тихо отстранил Даже.

— Но доктор! — прошептал придворный парикмахер.

— Отойдите, — сказал Кене тихим голосом. — Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.

— Но я…

— Пойдемте в другую комнату. Успокойтесь

и позвольте действовать мне. Уведите его, — обратился доктор к Ролану и Нисетте.

— Пойдемте, отец, — сказал Ролан.

— Через пять минут вы вернетесь, — прибавил Кене. Нисетта взяла за руку парикмахера.

— Пойдемте, пойдемте, — сказала она. — Жизнь Сабины в руках доктора, будем же его слушаться.

— Боже мой! — вскричал Даже, следуя за Нисеттой и Роланом. — Как это произошло?

Все трое вышли в сопровождении служанок, которых доктор выслал движением руки.

Кинон стояла возле кровати. Жильбер оставался в нише окна, дальнего от кровати; укрытый опущенной занавесью, он не был замечен доктором. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно посмотрели на девушку.

— Как она хороша! — воскликнул Ришелье.

Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.

— Она может говорить? — спросил Фейдо.

— Нет, — ответил доктор.

— Но она, по крайней мере, слышит?

— Нет.

— Видит?

— Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.

— Вы приписываете эту летаргию полученной ране?

— Не столько полученной ране, сколько нервному расстройству. Я убежден, что девушка испытала какое-то сильное волнение: гнев или страх, это волнение потрясло ее и могло уже само по себе лишить жизни. Рана предотвратила прилив крови к мозгу, но очень ослабила больную, погрузив ее в сон.

— Сон? — повторил Ришелье. — Что еще за сон?

— Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание ощутимо; но этот сон настолько крепок, что, повторяю, больная ничего не ощущает.

— Это очень странно! — сказал Ришелье.

— Следовательно, — продолжал Фейдо де Марвиль, — мы можем разговаривать при ней, не боясь, что она услышит нас?

— Можете.

— Но сон ее может прекратиться?

— Разумеется. Я не поручусь, что через несколько минут она не откроет глаза, не произнесет несколько слов. Но глаза ее не будут видеть, а слова не будут иметь никакого смысла.

— Сколько времени может продолжаться эта летаргия? — спросил Ришелье.

— Трудно сказать. Припадок летаргии вызван исключительными обстоятельствами, и я не в силах сказать ничего определенного. Потеря крови истощила ее, и я не рискну употреблять привычные средства, чтобы привести в чувство раненую. С другой стороны, быстрое, пусть даже естественное прекращение этого сна может стать причиной смерти, и смерти скоропостижной: больная может раскрыть глаза и тут же отдать душу Господу.

— Боже мой! — воскликнула мадемуазель Кинон, сложив руки на груди.