Рыцарь
Шрифт:
— Приди же ко мне, Николас! — прошептала она. — Ну, приди же ко мне!
Сумерки сгустились, и дождь продолжал идти — тяжелый, холодный дождь, — когда вдруг появился Николас на своем огромном вороном жеребце.
Улыбаясь, она сказала:
— Я знала, что ты придешь!
Но он и не думал улыбаться, а наоборот, глядел на нее с раздражением.
— Вас желает видеть леди Маргарет! — сообщил он.
— Твоя мать?! — воскликнула Дуглесс. — Так твоя мать желает видеть меня?! — Из-за шума дождя она не была вполне уверена, но ей показалось, что в какое-то мгновение Николас растерялся, услыхав ее слова. — Ну, хорошо! — сказала она и, встав, подала ему свой зонтик, а потом протянула руку, чтобы он помог ей сесть
Однако, к ее изумлению, он, забрав у нее зонтик, стал с интересом изучать, как он работает, а потом раскрыл его над своей головой и поехал с ним прочь, оставив Дуглесс стоять в лесу, под струями дождя, которые буквально обрушивались теперь на нее!
— Из всех возможных… — начала было она и умолкла: а может, предполагается, что в то время, как он едет верхом, она должна следовать за ним пешком?!
Она отступила назад, под свое дерево, где было еще сравнительно сухо. Через непродолжительное время Николас вернулся, и зонт был все так же развернут у него над головой.
— Вам следует отправиться со мной! — сказал он.
— По-твоему, я должна тащиться пешком, что ли?! — заорали она. — Ты, значит, будешь ехать верхом, а я, видимо, должна переться по грязи и болотам за тобою следом, а ты еще и зонтик у меня отобрал! Это означали твои слова?! Да?!
Похоже, испытывая некоторое, правда непродолжительное, замешательство, Николас отозвался:
— Никогда не слышал более странных речей, чем эти!
— Они не более странные, чем твои давным-давно устаревшие представления! — сердито воскликнула Дуглесс. — Вот что, Николас: я замерзла, голодна и на мне не останется сухого места! Давай, помоги мне сесть на твою лошадь и поедем повидаться с твоей матушкой!
Изобразив на лице подобие ухмылки, Николас протянул ей руку, и Дуглесс, ухватившись за нее, поставила ногу на его ногу в стремени и прыгнула на лошадь — не в седло, на котором восседал он, а прямо на жесткую и неспокойную на бегу спину жеребца. Дуглесс хотела ухватиться руками за талию Николаса, но он, оторвав ее руки от себя, поместил их на высокий задник своего седла, а затем передал ей зонтик.
— Держите эту штуку надо мной! — распорядился он и пришпорил коня.
Дуглесс не успела ответить что-нибудь резкое, так как теперь все ее внимание было сосредоточено на лошади. Ей пришлось крепко держаться обеими руками всю дорогу, пока они скакали куда-то, а зонт, свесившийся в сторону, был совершенно бесполезен. Сквозь пелену дождя перед Дуглесс промелькнули какие-то лачуги, она видела каких-то людей, работавших на полях, — к дождю они, очевидно, относились терпеливо.
— Может, хоть он вымоет их! — пробормотала она себе под нос, изо всех сил стараясь удержаться на лошади.
Из-за того, что она сидела за Николасом, а он был слишком высок ростом, чтобы разглядеть что-либо впереди, она не заметила дома, пока они не подъехали к нему вплотную. Перед ними была высокая каменная ограда, а за нею, в глубине, стоял каменный трехэтажный особняк.
Какой-то мужчина в одеждах, слегка напоминавших те, что были на Николасе — никакой мешковины! — подбежал к ним и ухватил лошадь под уздцы. Николас спешился и нетерпеливо похлопывал себя по ладони перчатками для езды, в то время как Дуглесс со своей тяжелой сумкой и зонтом с трудом сама слезла с коня.
Когда наконец и она оказалась на земле, слуга распахнул калитку, и Николас прошел в нее, явно рассчитывая, что Дуглесс последует за, ним. Она так и поступила: поспешила следом, по выложенной кирпичами Дорожке, потом вверх по лестнице и через кирпичную галерею, наконец вошла в дом.
Слуга с угрюмо-торжественным выражением лица стоял перед ними, ожидая, когда можно будет принять у Николаса его плащ и промокшую насквозь шляпу. Дуглесс закрыла зонтик, Николас взял его у нее и стал заглядывать внутрь, явно стараясь понять, как именно он устроен. Но после того, как он так обходился с нею всю дорогу, она вовсе не была намерена объяснять ему это! Вырвав зонтик у него из рук, Дуглесс передала его слуге, и у того глаза округлились от удивления.
— Это — моя вещь! — заявила она ему. — Постарайтесь-ка это запомнить и не позволяйте пользоваться им никому другому!
Николас лишь взглянул на нее и фыркнул. Дуглесс же, взвалив на плечо сумку, тоже посмотрела на него. Она начинала думать, что он — вовсе не тот мужчина, в которого она некогда влюбилась: тот, ее Николас, никогда бы не позволил женщине трястись где-то позади себя на конском хребте!
Отвернувшись от нее, Николас стал подниматься по лестнице, и замерзшая Дуглесс, оставляя за собой мокрые следы, последовала за ним. По пути она могла бросить лишь беглый взгляд на интерьер, но дом явно выглядел совсем не таким, каким изображались особняки елизаветинских времен в туристических справочниках, которые она просматривала. Начать с того, что дерево панелей не потемнело за четыреста лет! Здесь на всех стенах дубовые панели были золотистого цвета, и весь интерьер был расцвечен яркими красками. По штукатурке над панелями были написаны картины, изображавшие людей на лугах. На стенах висели красивые, новые, с яркой вышивкой гобелены и ковры из шерсти. На расставленных столах отсвечивала серебром посуда, а на полу, к удивлению Дуглесс, были постелены соломенные циновки и просто насыпана солома. В верхних покоях стояла резная деревянная мебель, тоже совершенно новая, как если бы ее изготовили всего лишь на прошлой неделе. На одном из столиков стоял высокий, с красивыми чеканными узорами сосуд для воды, сделанный из какого-то желтого металла, скорее всего из золота!
Не успела Дуглесс спросить Николаса о кувшине, как тот, распахнув дверь, прошел внутрь одной из комнат.
— Ведьму я доставил! — услышала она голос Николаса. Ну, ладно, погоди! — ожесточилась Дуглесс, отвлекаясь от сосуда, и поспешила следом за Николасом. Комната — а вернее, зала, — в которую она вошла, была прекрасна: большая, потолки высокие, на стенах — еще более красивые дубовые панели, а над ними, прямо по штукатурке, нарисованы цветастые бабочки, птицы и всякие животные. Вся мебель в комнате, кушетка у окна и огромная кровать были приятно декорированы разбросанными подушками и свисающими сверху занавесями из блестящего шелка, по которому шла сплошная, выполненная золотой и серебряной нитью, яркая вышивка. Ценность всех предметов в комнате, начиная с кубков и сосудов для питья и кончая зеркалом и гребнями, было трудно даже приблизительно представить, так как все было изготовлено из золота или серебра и инкрустировано драгоценными каменьями. Вдобавок ко всему зала была наполнена дивным сиянием.
— Боже ты мой! — воскликнула потрясенная Дуглесс.
— Подведите-ка ее ко мне поближе! — раздался чей-то повелительный голос.
С трудом оторвав взгляд от убранства комнаты, Дуглесс посмотрела на кровать с четырьмя изукрашенными великолепной резьбой ножками. Там, за свисающими занавесями из пурпурного шелка, переливающегося цветами, вышитыми золотой нитью, на постели возлежала женщина в белой ночной рубашке, вышитой черным на отворотах и на гофрированном вороте. Вид у дамы был довольно строгий, а разрез глаз, насколько могла заметить Дуглесс, напоминал глаза Николаса.
— Пройдите сюда! — скомандовала женщина, и Дуглесс подошла к ней поближе.
Голос у женщины, несмотря на повелительный тон, был сдавленным и хриплым, как бывает при простуде.
Лишь приблизившись к кровати, Дуглесс увидела, что левая рука у женщины лежит на положенной поперек постели подушке и какой-то мужчина внушительного вида в длинном камзоле из черного бархата, склонившись над нею, пытается…
— Это что, пиявки? — в испуге вытаращив глаза, спросила Дуглесс.