Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Эмери подвела способность не просто быстро мыслить, а разом видеть ситуацию всю целиком, к тому же помноженная на повышенную чувствительность натуры. Что может быть более зловещим, чем принципиально не решаемое уравнение? Великому командору Иерусалима было трудно понять, почему у рыцаря, который по большому счёту не узнал ничего нового, на лице — горе. Казначей даже прокашлялся, чтобы напомнить о своём присутствии, и с некоторой растерянностью продолжил:
— Брат, д'Арвиль, я позвал вас не для того, чтобы обсуждать отвлечённые темы. Сможете ли вы когда-нибудь работать в моём ведомстве — это тоже потом обсудим. Я рассказал вам кое-что о нашем золоте просто потому, что некоторые боевые операции очень тесно переплетаются с финансовыми. Вы должны понимать смысл и значение своей работы мечём. Сейчас нам нужен ваш меч, а не алгебра.
Казначей позвонил в колокольчик, отдал распоряжение появившемуся слуге, сел в кресло и закрыл глаза, казалось, позабыв про Эмери, что ни сколько не смутило последнего. Минут через 5 на пороге покоев великого командора Иерусалима появился тамплиер в белом плаще с очень аккуратно подстриженной бородой и очень цепким взглядом. Эмери про себя отметил именно эти детали его внешности.
Казначей поднялся и представил рыцарей:
— Командор Эмери д'Арвиль, командор Одон де Сен-Дени. Предлагаю братьям обсудить всё, что необходимо. Не буду мешать, — с этими словами казначей вновь сел в кресло и закрыл глаза. Эмери с Одоном присели за стол и последний начал говорить так, как будто они были знакомы всю жизнь.
— Эмери, ты уже знаешь о том, что последнее время тамплиерское золото течёт по линии Антиохия — Тортоза — Иерусалим уже не редкими ручейками, как раньше, а многочисленными и значительными потоками. Сам видел, какое строительство кипит в Иерусалиме. А сарацины — не дураки, им наше золото очень интересно. И чем больше золота мы перевозим, тем большему риску подвергаем каждый караван.
— Сарацины нарушают перемирие?
— Нет, они его держат. Да и регулярных силёнок у них сейчас маловато. А вот бандиты… для них не существует перемирий.
— Неужели хоть одна банда рискнёт напасть на тамплиерский конвой?
— До недавнего времени я и сам не поверил бы в это, но неделю назад тамплиерский конвой из 20 человек был полностью перебит. Кровь наших братьев ушла в песок, а золото растаяло в воздухе. Мы никогда не жалели нашей крови, но золото.
— Золото дороже, чем кровь?
— А ты не знал? — несколько зловеще усмехнулся Одон. — Я, брат, не священник и проповедь тебе читать не стану, однако прими в расчёт: души наших братьев сейчас на Небесах с Господом. С ними всё нормально. А золото — у бандитов. Это не правильно.
— Что это за неслыханная банда, способная вырезать два десятка тамплиеров?
— Вот о ней и речь. Строго говоря, это не банда. Это очень мощный отряд воинов джихада, какого не помнят даже самые древние старики-тамплиеры. Всё дело в их предводителе. Его зовут Ходжа. Впрочем, это не столько кличка, сколько почётный титул. Он действительно ходжа — совершил паломничество в Мекку. Это удивительный человек. Безумно храбр, совершенно равнодушен к богатству, религиозен до фанатизма. К власти Ходжа тоже совершенно равнодушен. Он мог бы стать эмиром или даже атабеком, но не хочет. И всё-таки он — прирождённый лидер, способный сплотить вокруг себя массу таких же героев. Вот с этого момента и начинаются наши проблемы.
Ходжа собрал отряд примерно в сотню сабель, что до него не удавалось ни одному предводителю разбойников. В своём отряде он держит железную дисциплину, что так же не свойственно бандитам. Дело в том, что он не принимает к себе разное отребье, его воины, все как один, очень религиозны и сражаются за Аллаха, а не за деньги. При этом Ходжа каждому из своих воинов гарантирует хорошего коня, хороший халат и хорошую саблю. В его отряде никогда не делят добычу. Всё золото Ходжа оставляет у себя, благодаря этому содержит своих воинов очень хорошо.
— И нет числа желающим служить у Ходжи, — задумчиво протянул Эмери. — Плати своим людям, и они скажут: мало. Не плати им вовсе, но научи уважать себя, и они будут счастливы.
— Так и есть. Людей Ходжи не подкупить золотом, не испугать смертью. Между ними невозможно посеять раздор, они не перессорятся из-за добычи и никогда не предадут своего лидера.
— Рыцари ислама.
— А ты бы видел, как эти «рыцари» вырезают своих же мусульман — женщин, стариков, детей. Целые деревни — под корень. И это лишь за то, что мусульманские крестьяне держали с нами мир, не желая ссориться к крестоносцами. Не за вероотступничество, нет — те крестьяне оставались правоверными мусульманами, просто хотели мира.
— На этой войне мы все беспредельно жестоки.
— А ты бы стал резать христианских крестьян только за то, что они хотят мира с мусульманами?
— Нет, не стал бы, — отрешённо прошептал Эмери. — Я и сам хочу мира с мусульманами.
— А я хочу увидеть мертвого Ходжу, — Одон, еле сдерживаясь, приглушённо рычал. — Я отвечаю за безопасность тамплиерских караванов с золотом. У меня, видишь, под ногтями — кровь с примесью золотой пыли. Пока Ходжа жив, безопасное прохождение каждого нашего каравана — чистейшая случайность. Мы не можем каждый раз гонять взад-вперёд в качестве конвоя целый боевой монастырь.
В душе у Эмери что-то вспыхнуло. Это было страшное пламя. Продолжая говорить шёпотом, он медленно встал и навис над Одоном:
— Ты хочешь увидеть мёртвого Ходжу? Ты увидишь мёртвого Ходжу. Послезавтра да заката солнца я брошу его голову к твоим ногам.
Одон опешил от этого натиска, страшного своим потусторонним хладнокровием. Эмери уже успел показаться ему прекраснодушным мечтателем, который видит грубые земные дела через романтическую дымку. Командор де Сен-Дени понял, что ошибся. Теперь он не знал что сказать. Тем временем Эмери спокойно сел и, как ни в чём ни бывало, совершенно спокойно заключил:
— Завтра рано утром, брат Одон, мы с тобой встретимся и обсудим детали операции.
В этот момент великий командор Иерусалима, про которого они уже забыли, встал с кресла, сладко потянулся и голосом немного ленивым произнёс:
— Я очень рад, мои прекрасные братья, что вы так хорошо друг друга поняли.
На следующий день Эмери и Одон приветствовали друг друга широкими улыбками, за несколько шагов распахнув братские объятья. Одон сразу перешёл к делу: