Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Храмовники приняли знаменитого иерусалимского маршала весьма охотно. Ему всегда были свойственны полное безразличие к бытовым неудобствам, к скудной пище и невероятная выносливость, позволяющая даже на испепеляющей жаре подолгу сражаться не только без еды, но и без воды. После болезни, когда душа омертвела, его неприхотливость стала воистину запредельной. Даже привычных к лишениям тамплиеров она поражала и приводила в восхищение, а будучи помноженной на безумную храбрость, позволила ему сделать в Ордене очень быструю карьеру. Вскоре он уже был сенешалем — вторым человеком в Ордене, а через пару лет его избрали великим магистром.
До Жерара дошли слухи, что обсуждение его кандидатуры во время заседания Верховного Капитула шло очень болезненно. Некоторые заматеревшие в боях и молитвах тамплиеры были решительно против избрания де Ридфора. Говорили, дескать, он совершенно не понимает смысла монашества, и душа его лишена молитвенного настроя. Жерар, когда ему передали эти отзывы, вообще не понял, о чём они говорили. Ведь он всегда самым добросовестным образом посещал все положенные по уставу богослужения, и с педантичностью, достойной тевтона, вычитывал необходимое количество молитв. В чём его упрекали? Впрочем, любое недоуменнее держалось в его голове не более, чем полминуты, а магистром его всё равно избрали. Силы Саладина росли, как на дрожжах, и во главе Ордена тамплиеры возжелали видеть не столько молитвенника, сколько воина. Себе на беду.
Соблазнённый золотом Раймунд постепенно погряз в самых низких придворных интригах. Прокажённый король Балдуин был истинным рыцарем и, став совершеннолетним, не захотел терпеть мелочные раймундовы происки. Он фактически прогнал от двора триполийского графа, сделав ставку на Ги де Лузиньяна. Ги тоже не был пряником. Это был попросту дурак. Но воин, однако, очень смелый. Лузиньян был врагом графа Триполи, а потому Жерар сошёлся с ним довольно близко, хотя никогда его не уважал. Просто «враги моих врагов — мои друзья». В сердце Жерара было лишь одно живое чувство — ненависть к Раймунду. Он не искал мести сознательно, но спокойно знал, что когда подвернётся случай — отомстит очень жестоко. Жерара и мысль не посещала, что его ненависть, холодная, как сталь кинжала, делает его не просто плохим монахом, но и вообще вряд ли позволяет ему именоваться христианином. Мысли очень редко посещали Жерара. Он просто до бесконечности рубился, рубился, рубился.
Какой был чудный бой у брода Иакова! Жерар вспоминал этот бой с наслаждением. Неужели у брода дрались в этом году? Кажется, с тех пор прошла целая вечность. Да, в этом году, в начале мая. Год от рождества Христова 1187-й.
В их отряде было 600 воинов вместе с госпитальерами и рыцарями из Назарета. Они встретили сарацинскую конницу, численность которой на самый беглый взгляд превышала 5 тысяч человек. Позднее выяснилось, что сарацинов было 7 тысяч, а предводительствовал ими брат Саладина Аль-Афдаль. Де Ридфор приказал бы атаковать их сразу же, ни секунды не раздумывая, насколько бы безрассудным это не выглядело, но в отряде были не только тамплиеры, а остальным он не мог приказать. Магистр госпитальеров Роже де Мулен сразу же сказал, что он против самоубийственной атаки. А когда к этому мнению присоединился маршал тамплиеров Жак де Майи, де Ридфор пришёл в неописуемое бешенство. Он не мог ничего сказать магистру другого Ордена, а потому решил отыграться на своём маршале:
— Вы предлагаете отступить, брат Жак? Насколько я понимаю, это ваш любимый манёвр. Удрать — что может быть приятнее для Жака де Майи. Ведь он так любит свою белокурую голову! Он так хотел бы её сохранить!
Никто и никогда не имел права так разговаривать ни с одним рыцарем. Никто и никогда. Оскорбление, которое нанёс де Ридфор своему маршалу, было просто неслыханным. Лицо Жака стало белее, чем его волосы. Он очень тихо сказал:
— Я умру перед лицом врага, как человек чести.
Роже де Мулен тоже косвенно почувствовал себя оскорбленным. Весь отряд крестоносцев ринулся в атаку на врага, который превосходил их более чем вдесятеро. Ридфоровское стремление атаковать вовсе не было абсолютным безумием. Тамплиерам не раз случалось побеждать при подобном численном преимуществе врага. И госпитальеры, и назаретские рыцари тоже были рубаки не из последних. Но тогда, видимо, был не их день. Рыцари падали один за другим. Одним из первых погиб храбрый де Мулен. Брат Жак сражался с восхитительной отвагой, поражая врагов направо и налево. Когда пали почти все тамплиеры, сарацины окружили маршала Храма плотным кольцом, но ни один враг не осмеливался приблизится к страшному Жаку, белый плащ которого давно уже стал красным от крови врагов. Тогда сам Аль-Афдаль крикнул ему на довольно чистом наречии франков:
— Сдавайтесь, маршал! Вы уже доказали свою безмерную доблесть! Нам доставит удовольствие сохранить жизнь такому храброму воину!
Жак едва держался на ногах рядом со своим павшим конём. Он опустил меч, но по-прежнему держал его двумя руками. Услышав жизнерадостный голос Аль-Афдаля, он постарался перевести тяжёлое дыхание и крикнул в ответ легко и весело, на довольно сносном арабском:
— Не сомневаюсь, любезный Аль-Афдаль, что вы и ваш воистину великий брат не откажете себе в удовольствии. Но, кажется, самое большое удовольствие вам доставляет рубить головы пленным тамплиерам, предварительно связав им руки. Может быть, на сей раз вы согласитесь на удовольствие чуть меньшее — попросту убьёте меня в бою?
— Да будет по вашему, о храбрейший из храбрейших, — так же весело крикнул ничуть не оскорблённый Аль-Афдаль. — Примите на прощанье мои искренние заверения в величайшем уважении к вам.
Не переставая улыбаться, брат Саладина махнул рукой, и в де Майи полетела сразу добрая дюжина арбалетных болтов. Жак сразу же упал, не издав ни звука. Так и осталось загадкой, то ли он умер мгновенно, то ли мужественно вытерпел предсмертную боль, чтобы не радовать сарацинов своими криками.
О, эти бесконечно подлые сарацины! Никогда ни один рыцарь не приказал бы расстреливать вражеского героя с безопасного расстояния. Де Ридфор видел, как погиб брат Жак, он изо всех сил пытался прорваться к нему, чтобы они умерли вместе, магистр и маршал, навеки покрыв Орден Храма неувядающей славой. Но по отношению к магистру сарацины вели себя очень странно. Отбивая атаки уже почти обессилевшего Жерара, они не пытались ни убить его, ни пленить. Слёзы бессильного бешенства набегали у де Ридфора, когда он осознал, что от него, от доблестного рыцаря, какие-то султановы рабы отмахиваются, как от назойливой мухи. Только сейчас, после Хаттина, он понял, что это был приказ самого Саладина: магистра не убивать и не брать в плен — оставить живым на поле боя.
Де Ридфор никогда не сожалел об оскорблении, которое он нанёс маршалу, хотя Жак вскоре своей доблестной смертью доказал несправедливость обвинений магистра. Жерар просто завидовал героической гибели Жака. А сейчас, когда магистр в полном одиночестве брёл по раскалённой пустыне и под непрерывный шёпот молитв вспоминал тот бой, он вдруг испытал нестерпимое чувство стыда и вины перед Жаком. Впрочем, нестерпимой была зависть, а стыд, как ни странно, принёс облегчение, и Жерар испытал чувство сходное с прозрением, как будто вдруг в одно мгновение его душа стала зрячей. Магистр понял, что попросту не был достоин умереть рядом с таким возвышенно-чистым человеком, как Жак де Майи. Они были одинаково храбры, но не одинаково чисты, а Жерар любую ситуацию тупо и примитивно мерил мерой храбрости. Теперь Жерар был уверен: Жак умел молиться, а он лишь произносил слова молитв. «О, какая тут огромная разница!» — восторженно воскликнул Жерар де Ридфор, в душе которого теперь восхитительно пели возвышенные слова: «И оставив нам долги наши, так же как и мы оставляем должникам нашим…». Впервые за многие годы абсолютно пустая и зловеще-сумрачная душа Жерара наполнилась тихим радостным светом. На пороге совершенно бесславной гибели, так и не добившись героической смерти, он вдруг почувствовал себя счастливым. Совершенно счастливым.