Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Между тем, воинов было не более 12 тысяч, а рыцарей среди них — 1200 — всё что осталось от полумиллионного войска, некогда покинувшего Европу. В Иерусалиме, по нашим данным, засело не менее 40 тысяч хорошо вооружённого войска, да ещё десятки тысяч гражданских. В укреплённом городе гражданское население всегда можно эффективно использовать на оборонительных работах, а в лагере осаждающих гражданские почти бесполезны.
Вы представляете, юноши, какая задача перед нами встала? Совершенно нереальная задача. Для штурма хорошо укреплённого города надо иметь численное превосходство над гарнизоном хотя бы в пару раз, а тут всё было наоборот — осаждённые превосходили нас числом по крайней мере в три раза. Нам оставалось уповать лишь на помощь Божью, а она всё не приходила. Выяснилось, что в окрестностях Иерусалима почти нет леса для строительства осадных орудий, без которых штурм был невозможен. Наши разъезды, совершая рейды по ближайшим селениям, вступали в бой буквально за каждое бревно, какое им удавалось найти, но в этих экспедициях людей погибало куда больше, чем было обретено брёвен. Мы, осаждавшие, сами находились в осаде, со всех сторон окружённые врагами, которые не решались нападать на наше войско, но охотно уничтожали разъезды и отравляли колодцы в окрестностях. Даже знатные бароны под Иерусалимом вынуждены были пить вместо воды такую омерзительную жидкость, какой в иное время побрезговал бы последний нищий.
О, если бы вы видели рыцарей, умирающих от жажды и отдающих своим боевым коням последние глотки воды! Без коня рыцарь превращается в ничто, но дело не только в этом. Кони — наши боевые друзья, не раз спасавшие нам жизнь. При этом, страшный для врага боевой конь перед своим хозяином совершенно беззащитен, ничего не может у него потребовать. И благородные рыцари готовы были умножать свои страдания, лишь бы облегчить муки четвероногих друзей. Наконец, по лагерю вышел приказ: воду — только людям. На штурме кони были бесполезны и, спасая их, мы погубили бы великое дело освобождения Святого Града. Рыцари подчинились приказу, потому что понимали его разумность, и рыдали над умирающими конями.
От массового падежа коней, от протухшей, а порою — отравленной трупным ядом воды, в лагере начались заразные болезни. Люди умирали один за другим, войско, и без того не особо большое, таяло на глазах. А брёвен было по прежнему недостаточно для строительства настоящих осадных башен. Мы были близки к отчаянью. Стало очевидно, что все мы умрём гораздо раньше, чем успеем построить хотя бы одну башню. Священники объявили общее покаяние. В слезах мы громко каялись во всех своих грехах, порою — вслух и принародно — никто больше не стыдился людей, всем было стыдно лишь перед Богом. Мы, считавшие себя великим Христовым воинством, теперь до глубины души почувствовали, что мы всего лишь сброд отвратительных грешников, и только поэтому Господь отверг наше стремление освободить Святой Град. Нет, смерти не боялись, каждый был готов умереть за Христа, отправляясь в поход. Но всех ужасала мысль, что мы все просто передохнем под стенами Иерусалима, как стадо заражённых тварей, навеки опозорив свои христианские имена. Никто не сомневался — спасение теперь лишь в покаянии. Если Господь примет наше покаяние — помощь придёт. Неизвестно откуда, но придёт.
И помощь пришла! Храбрые генуэзцы прорвались к Яффе. Их флот привёз строевой лес в количестве вполне достаточном для строительства осадных башен, привёз провиант, стало полегче с водой. Болезни в лагере не прекращались и люди по-прежнему умирали, но теперь их смерть становилась осмысленной, они знали, что умирают прощёнными. Если Господь послал помощь, значит. Он благосклонно принял их покаяние.
В лагере закипели работы. Над строительством башен и метательных орудий все трудились с величайшим рвением, напрягаясь из последних сил. Всех опять охватило невероятное воодушевление. К труду никто никого не принуждал, и так в нашем лагере не было ни единого человека, кто, оставаясь без дела, предавался бы лени. Каждый изо всех сил старался поучаствовать в Божьем деле, даже те, кто от болезни едва держался на ногах. Знатные сеньоры и благородные рыцари всю свою жизнь не занимавшиеся никаким трудом, кроме боевого, теперь таскали брёвна вместе с бедняками-оборванцами. Никто больше не кичился своим знатным происхождением, как на самых «знатных» смотрели на тех, кто приносил больше пользы общему делу, а это чаще всего были именно бедняки. Неравенство совершенно исчезло, на наших глазах рождался новый народ Божий. Теперь между нами не было различий ни по национальности, ни по знатности, ни по богатству, ни по возрасту. Во всеём нашем братстве, как в едином теле, билось единое сердце, и этим сердцем был Христос.
Каждый горевал лишь о том, что на его долю не достанется какой-нибудь полезной работы. Все лишения считались ни во что, лишь бы попасть в Святой Град, из любви к которому они столько уже пострадали. Тогда я был счастлив. Став свидетелем и участником истинного преображения, которое Господь даровал нашим душам, я уже не сомневался в том, что освобождённый Иерусалим станет преображённым городом, земным образом Иерусалима Небесного.
И вот всё было готово к штурму, но прежде, чем ринуться в бой, мы решили устроить крёстный ход, чтобы в слезах и молитвах испросить у Господа благословения на великое дело освобождения Святого Града. С крестами и образами святых мы пошли на Масличную гору, откуда наш Спаситель через 40 дней после Воскресения вознёсся на небо перед глазами своих учеников. Впереди босыми ногами шли наши епископы и священники. Прибыв на Масличную гору, все мы дружно молились со вздохами и слезами.
Тем временем осаждённые с башен и стен стреляли по нам из луков и пращей. С такого расстояния трудно было попасть в цель, но иногда это удавалось — многие богомольцы были ранены, некоторое убиты, но мы не обращали на это внимания, наше молитвенное рвение не ослабевало. Тогда презренные турки вынесли на стены кресты и надругались над ними всяческим образом, чтобы мы видели. Громкими выкриками они извергали хулу на Господа нашего и Его спасительное учение.
Турки, всего 20 лет назад отбившие Иерусалим у арабов, прекрасно понимали, что теперь это уже совсем другая война. Тогда стремились к обладанию городом, теперь жаждали обладать святынями. Тогда хотели стяжать богатства земные, теперь — награду на Небесах. Тогда воевали ради славы, теперь — ради веры. О, турки прекрасно понимали, что их недавняя война между двумя мусульманскими народами и эта война с христианами ни сколько не похожи. Только поэтому они вынесли на стены наши святыни для надругания. В этот момент битва между нами уже началась. Мы славили Христа, они пытались Его бесчестить. Это и было главным в нашей войне.
В их войске сражались арабы — недавние враги турок, а теперь их братья по вере. Христиан тогда в Иерусалиме использовали только вместо вьючных животных, даже если эти христиане были турками и арабами. Никаких наций и народов больше не было. Было только солнце христианства и чёрные тучи, пытавшиеся его затмить.
Не смотря на дьявольскую мистерию богохульства, которая разыгралась на стенах, народ христианский не уклонялся от своего благочестивого предприятия, исполнившись священного негодования к врагам нашей веры. После этого крёстного хода в нашем войске не было ни старика, ни больного, ни даже ребёнка, которые не горели бы священной жаждой битвы. Даже женщины хватались за оружие, принимая на себя мужской труд, явно превышающий их силы.
Ах, юноши, уверяю вас, никогда ничего подобного не было во время европейских войн. Там воюют за интересы сеньора и единственное о чём заботятся — исполнение феодальной присяги. Те, кто не обязан идти в бой, никогда не возьмутся за оружие. Зачем рисковать жизнью ради чужих приобретений, когда никто к этому не принуждает, да и добычей потом никто не поделится? Здесь рвались в бой ради славы Небесного Сеньора, зная, что Господь не оставит без награды рвение даже самых немощных. Сердца всех пылали любовью ко Христу, а такая любовь не позволяет сидеть, сложа руки.
Город был с одинаковым рвением атакован с трёх сторон. Завязался отчаянный бой, длившийся с раннего утра до позднего вечера. Мы были в осадной башне герцога Готфрида. Никто не боялся погибнуть, но все смертельно боялись, что башня может рухнуть, не достигнув стены, либо будет разбита камнями из катапульт, либо подожжена. Все, кто был в башне, непрерывно молились. И вот наконец осадный мост наверху башни грохнулся на иерусалимскую стену. Впереди всех на стену ринулся наш славный Готфрид. С нами были и его брат Балдуин — ныне король Иерусалима, и Балдуин дю Бург — ныне граф Эдессы. Священное опьянение боя надолго заставило меня обо всём забыть, я бесконечно наносил и отражал удары, как будто силы мои утроились. И вот, наконец мы были на улицах Иерусалима. Немногочисленные группы самых отчаянных сарацин не долго оказывали сопротивление. Иерусалим был освобождён. Бой закончился.
Раймонд де Пюи вдруг неожиданно прервал своё вдохновенное повествование и как-то растерянно замолчал. Гуго, которому не терпелось услышать о том, как торжество христианства достигло своей кульминации, мечтательно заметил:
— Представляю, как вы были счастливы тогда!.. Должно быть, крестоносцы, вложив мечи в ножны, сразу же устремились ко Гробу Господню?
— Нет, юноша, никто к святыням не устремился. Я сказал, что бой закончился?
— Да, именно так вы и сказали.