Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
— Да… Его рассказ о море крови в Соломоновом храме веял инфернальной жутью…
— Мы отмоем Соломонов храм! Отмоем молитвенными слезами и боевым потом. Этот храм не будет символом кровавого безумия. Мы сделаем его символом жертвенного христианского бескорыстия.
— Там сейчас дворец короля Балдуина, который, кажется, не очень-то тебя жалует.
— Да я не в обиде на короля. У него сто забот. Ему не разорваться. Мы всё будем делать сами, ни у кого не испрашивая помощи. Король будет только рад. Мы ещё поймём друг друга.
— Вот ещё загвоздка. Даже Орден иоанитов, идея которого куда более привычна и обычна, Церковь до сих пор не признала. Боевой монашеский
— Да какое нам дело до признания? Мы никому ничего не будем доказывать и никакого признания не станем добиваться. Кто нам запретит защищать паломников? Кто нам запретит жить в целомудрии и нестяжании?
— Гуго, ты всё время говоришь «мы». А ты бы хотя бы спросил меня, нравятся ли мне твои идеи?
— Да, брат Роланд, прости, увлёкся.
— Я с тобой, брат Гуго.
Вскоре братья окончательно выздоровели и пришли попрощаться к Раймонду де Пюи.
— Нам совсем не обязательно прощаться, доблестные юноши. Денег у вас нет и, судя по всему — не предвидится. Вам будет трудно найти жильё в Иерусалиме. Вы можете продолжать жить в нашем госпитале. Мы не возьмём с вас денег. Я уже говорил с де Торном.
— Спасибо вам, благороднейший де Пюи, — очень прочувствованно сказал Гуго. — Простите за всё. Мы высоко чтим ваше христолюбие. Но у нас свой путь. Мы будем создавать свой Орден.
Гуго вкратце рассказал госпитальеру о своём замысле. Де Пюи выслушал его молча, потом ещё помолчал некоторое время и медленно, раздельно произнёс:
— Может быть, ваше начинание ожидает великое будущее. А может быть и нет. Не знаю. Ваш благородный порыв в чём-то близок моей душе. Хотя остаются весьма серьёзные сомнения. Я уже не в том возрасте, чтобы спешить с окончательными выводами. Впрочем, моё предложение остаётся в силе. Дело ваше не скорое. Поживите пока в нашем госпитале, а там видно будет.
Гуго и Роланд молча, но горячо обняли госпитальера. Они приняли его предложение, но сейчас им надо было идти. Де Пюи задумался, видимо, решая, стоит ли ему поделиться некоторой мыслью. Роланд вопросительно посмотрел на него и госпитальер решился:
— У меня тоже есть одна идея не из разряда обычных. Сынишка нашего араба Иоанна подрос. Он ревностный христианин, рвётся в бой, мечтает отдать жизнь за Христа. Крестоносцы не примут к себе араба и рыцарем ему не быть. Но, может быть, вы будете брать мальчонку с собой, в ваши рейды? Он прекрасно владеет приёмами восточного боя, великолепно знает местные условия, говорит по-нашему. Он может быть вам очень полезен.
— И как зовут этого доблестного арабского юношу? — Гуго уже внутренне согласился взять его с собой.
— В крещении — Иаков. Мы зовём его просто Жак.
Гуго и Роланд дружно расхохотались.
У источника они больше не устраивали засад. Разбойники, потрясённые бойней, которую учинили не весть откуда взявшиеся гиганты, встали там постоянным лагерем — силами, которые были пока явно не по плечу маленькому охранному отряду. Гуго уже не раз задавал себе вопрос: а с простыми ли разбойниками они имеют дело? Что-то уж очень хорошо был отлажен обмен информацией между, казалось бы, разрозненными бандитскими группами. Согласованность действий противника заставляла предположить существование единого руководства. Эти мысли подталкивали его к неким решениям, но он пока ещё не знал к каким.
Решения Гуго умел принимать мгновенно, казалось, почти не думая, но так лишь казалось. За этой скоропалительностью каждый раз стояла большая внутренняя работа. Вот и сейчас он небрежно обронил в разговоре с Роландом: «Засад больше не будет. Будут конвои». Он сказал это таким легкомысленным тоном, как будто брякнул первое, что пришло ему в голову. Роланд вопросительно посмотрел на товарища, а юный вождь охотно пояснил:
— Паломники двигаются, как правило, небольшими группами. Мы будем отправляться им на встречу, например, в Торон или в Карантин. Там мы скажем, что они должны остановиться и ждать другие группы, пока их не наберётся человек хотя бы сто. И вот этот их большой отряд мы будем конвоировать к Иерусалиму. В Карантине мы отберём среди паломников крепких мужчин, способных и готовых помогать нам в пути. Мы могли бы даже обзавестись небольшим арсеналом лёгкого оружия, хотя бы кинжалами, чтобы раздавать нашим паломникам.
Роланд улыбнулся:
— Меня поражает, Гуго, твоя готовность принимать решения за людей, которых ты в глаза не видел и при этом ты ни сколько не сомневаешься, что все эти люди, меж собой тоже не очень знакомые, будут безропотно выполнять распоряжения не весть откуда взявшихся рыцарей.
— Пустяки. Если ты разбираемся с бандитами, так неужели со своими не разберёмся? Для бандитов мы прибережём наши острые и неотразимые мечи, а для паломников — столь же острую и неотразимую логику. Сдобренную любовью. И молитвой — это само собой.
— О да, брат Гуго, ты воистину неотразим. И для своих, и для чужих, — Роланд жизнерадостно расхохотался.
Гуго на минуту встревожено задумался — уж не обидел ли он Роланда своей самоуверенностью? Но смех цистерианца был настолько безмятежен, без малейшей примеси язвительности, что Гуго понял: любые извинения с его стороны будут лишними словами.
Они привели уже два каравана паломников из Карантина. Всё было так, как и предрекал Гуго: неотразимые мечи для чужих и неотразимая логика для своих. Применяя логику порою приходилось вспотеть не меньше, чем орудуя мечём — иные паломники ни на один день не желали задерживаться в Карантине, и попросту отмахивались от неизвестных рыцарей, пытавшихся их задержать, но ни одного из них братья не отпустили на смерть — к каждому нашли свой подход.
Братья решили, что охрана караванов должна быть демонстративной, заметной издали. Делая охрану незаметной, они провоцировала бы нападение. Ни боя, ни смерти они не боялись, но, отбивая атаку, они не могли гарантировать, что ни один паломник не пострадает, а потому считали за благо не показывать свою доблесть.
Юный араб Иаков, уже третий Жак в их небольшом отряде, показал себя наилучшим образом — блестящая дисциплина, прекрасное знание местных условий, преданность Христу вплоть до полного самоотречения. И всё-таки, наблюдая за ним, Гуго постоянно чувствовал, что вовсе не предрассудки крестоносцев мешают Иакову стать рыцарем. Восточная натура юноши отличалась и храбростью, и благородством, и религиозностью, а всё же оставалась восточной — извилистой и несамостоятельной, склонной к преувеличенной покорности господам. Роланд не раз беседовал с ним, разъясняя, что он и Гуго — не господа ему, а братья. Это было бесполезно — едва почувствовав себя в чём-то виноватым, Иаков тот час падал перед ними на колени. Если рыцари в подобном случае запрещали ему целовать их обувь, он считал, что они не хотят его простить. Они не могли доказать ему, что просто не желают унижения христианина, которого считают равным себе, хотя и не по положению, но по человеческому достоинству.