Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Горячка боя не стёрла с лица де Сент-Омера обычного выражения неотмирного покоя. Он улыбнулся де Пейну почему-то немного грустно:
— У меня на Святой земле не было никаких конкретных планов, у Бизо, насколько знаю, тоже. Я уже думал о том, чтобы присоединиться к отряду некоего рыцаря де Пейна, но ваше предложение опередило мои мысли на несколько секунд. Я согласен.
Любой рыцарь ответил бы на тираду Гуго встречными комплиментами, постаравшись из вежливости умалить собственные достоинства. Де Сент-Омер не сделал ни того, ни другого. Он, видимо, просто не хотел тратить слова на обмен любезностями. Гуго с восхищением смотрел на необычного юношу и думал про себя: «Ему бы командовать нашим отрядом, а не мне. Как
Перед заходом солнца их караван остановился на ночлег. Стремительно холодало. Они развели костёр, немного молча посидели и уже хотели отходить ко сну, когда Бизо предложил:
— А хотите, господа, я спою вам мою новую песню? Правда она ещё не доработана, но её слова так неотступно звучат во мне. Мне надо её спеть, чтобы потом закончить.
Все были рады. Бизо запел:
Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и простой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой. Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему.Бизо на несколько мгновений замолчал, а потом продолжил:
С той поры, сгорев душою, Он на женщин не смотрел. И до гроба ни с одною Молвить слова не хотел. [9]Песня всех привела в восхищение, но по лицу де Сент-Омера пробежала тень:
— Я же просил тебя, Бизо.
— Не забывай, Жоффруа, что ты обращаешься не только к трубадуру, но и к рыцарю. Рыцарь держит слово, но поэта не заставить молчать. И вот я выдумал некоего бедного рыцаря в назидание всем христианским воинам. Разве об этом не стоит петь?
9
Из стихотворения А. С. Пушкина.
Гуго и Роланд с удивлением увидели, что де Сент-Омер заметно смущён. Нетрудно было понять, что песня Бизо содержит намёк на некую тайну, которую де Сент-Омер просил не раскрывать, но сам же и указал на существование этой тайны, попытавшись одёрнуть трубадура. Самообладание странным образом покинуло столь невозмутимого Жоффруа. Гуго, деликатность которого никогда не была чрезмерной, просто спросил:
— Не расскажите ли, любезнейший де Сент-Омер, что привело вас в Святую Землю?
— Был случай, событие. В его реальность вы, мои добрые друзья, вряд ли сможете поверить. Слишком неправдоподобно то, что со мной произошло.
— Вот как. — Гуго пожал плечами. — А в моей истории нет ничего неправдоподобного. И вообще в ней нет ничего особенного. Просто я с детства мечтал о Царствии Небесном.
Гуго без затей и без подробностей рассказал про свой путь. Говорил он очень искренне, но из этой простодушной открытостью стояло вполне прагматичное желание спровоцировать де Сент-Омера на откровенность. Когда Гуго закончил, «молчаливый и простой» фламандский рыцарь не сказал ни слова, но молчание длилось недолго. Роланд тоже решил рассказать о себе:
— Мои мечты никогда не были столь возвышенными, как у нашего Гуго. Я всего лишь хотел быть хорошим братом.
Роланд так же рассказал о своих детских впечатлениях, о той войне, которую начал против него единокровный брат, об отце Роберте, о монастыре. Бизо, как истинный рыцарь-поэт слушал Гуго и Роланда с нескрываемым восхищением, но на Жоффруа де Сент-Омера эти повести, казалось, не произвели никакого впечатления. Стояла глубокая ночь, пустыня была совершенно черна и непроглядна. Они не видели даже своих часовых, хотя и знали, что те неподалёку. Костёр, догорая, сыпал искрами. Все паломники давно спали. Гуго уже хотел предложить рыцарям помолиться перед сном, когда услышал тихий и чистый голос де Сент-Омера:
— Как бы мне хотелось, дорогие друзья, от всей души назвать вас своими братьями.
— Так ведь мы уже всё решили, — без тени недоумения обронил Гуго, неожиданно оторвав глаза от костра, и очень внимательно, испытующе посмотрев в глаза Жоффруа.
— Да, брат Гуго, мы уже всё решили. Теперь мы — один отряд. Но распоряжаться своей судьбой гораздо легче, чем своей душой. Что мне делать с моей душой, Гуго?
Де Сент-Омер, виновато улыбнувшись, посмотрел на де Пейна. Казалось, Гуго напряжённо впитывает этот взгляд «сумрачного и бледного» рыцаря. Гуго всей душой ощутил — ещё несколько мгновений и его судьба навсегда сольётся в единое целое с судьбой де Сент-Омера. Каждый из них станет больше, чем он сам. Похоже, что де Сент-Омер почувствовал то же самое:
— Ты, брат Гуго, и вы, брат Роланд и брат Бизо, должны знать всё. Прости, Бизо, но я не обо всём рассказал тебе раньше. Тогда это было неважно, а сейчас пришло время.
Душа моя до самого смертного часа будет содрогаться от отвращения к самому себе и после смерти, когда меня поглотит адское пламя, думаю, будет то же самое. Ещё два года назад я был весёлым и беспечным воплощением всяческой мерзости, ни сколько об этом не задумываясь, и сейчас изменилось лишь то, что я теперь нисколько не обольщаюсь относительно самого себя. Мой отец очень богат, а я, старший сын, был наследником множества замков, полей, лесов. И крестьян. И крестьянок. Я нисколько не сомневался, что любая из них принадлежит мне, так же как и дичь в наших лесах, и рожь на полях. Да, крестьянки мне всегда казались самой привлекательной частью моей собственности. Едва став подростком, я почувствовал, что охотиться за их душами куда интереснее, чем за кабанами или зайцами в лесу. Именно за душами, а не за телами. Их молодыми красивыми телами я мог завладеть, когда мне вздумается. Тут не было охоты, азарта, преследования. Не было победы. А мне хотелось побеждать, чтобы владеть ими безраздельно.
Ещё мальчишкой, овладев первой из своих женщин, я почувствовал, что ничего особо ценного не получил. Она была молода и красива, куда более красива, чем я предполагал, и в этом смысле мои детские ожидания оказались вполне оправданы. Она была совершенно покорна и не сопротивлялась, понимая, что она — моя собственность. Но пока я был с ней, она непрерывно и укоризненно что-то шептала о Боге и о грехе. Тогда я всем своим существом ощутил, что это прекрасное создание принадлежит не мне, а Богу. Я понял, чего хочу и сказал ей: «Ты думаешь, что я твой господин? Ты ошибаешься. Я твой бог. И ты, и вы все ещё поймёте, что я — ваш бог и поклонитесь мне, как богу». Она ничего не ответила мне на эти страшные, безумные слова, только в глазах набожной девушки я прочитал невыразимый ужас. И моё желание тут же окончательно определилось. Мне надо было всего лишь увидеть у всех у них в глазах восторг и восхищение в ответ на мои слова о том, что я их бог.
Слушая рассказ священника о греховных наклонностях библейского царя Соломона, который в конце своей жизни имел гарем из тысячи наложниц и жён, я не ужасался нравственному падению великого мудреца. Я завидовал. А, впрочем, даже и не завидовал, поскольку не сомневался, что у меня будет такой же гарем. И все мои наложницы будут не просто любить меня, а обожествлять. Это была безрассудная и беспредельная претензия на абсолютную любовь, и я тогда представить себе не мог, как далеко это всё от настоящей любви.