Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Теперь вы знаете, друзья, что перед вами величайший грешник, но я всё же надеюсь, что вы не откажете мне в праве называть себя вашим братом. Впрочем, вам решить. А почему Пресвятая Богородица оказала мне такую незаслуженную милость, я не знаю.
Пока де Сент-Омер рассказывал, Гуго очень внимательно и неотрывно смотрел на него. Когда Жоффруа умолк, Гуго просто сказал:
— Храни вас Господь и Его Пречистая Матерь, дорогой де Сент-Омер. То, что мы узнали от вас о милости Великой Госпожи, мы навсегда сохраним в своих сердцах. Впрочем, нам уже пора в путь. И не заметили, как рассвело. Бог даст, к вечеру будем в Святом Граде.
Ехали молча. Потом Бизо приблизился к де Пейну и, убедившись, что их никто не слышит, сказал:
— Де Сент-Омер наговорил тут про себя всяких гадостей. Я сам всё это услышал впервые. И о своём видении он говорил мне лишь в нескольких словах, только сегодня расщедрился на подробности. Я уверяю вас, де Пейн, что Жоффруа — благороднейший из рыцарей. У него на редкость чистая душа. Он самый добрый человек на свете. Готов пожертвовать жизнью ради спасения первого встречного. И храбрость его выше всяких похвал.
— Любезнейший Бизо, мы с Роландом счастливы, что встретили вас с Жоффруа. Для нас будет большой честью сражаться вместе с вами. У вас, я надеюсь, не раз будет возможность убедиться в том, что я сейчас говорю совершенно искренне.
Бизо понял, что Гуго сказал всё, что имел сказать. Всем надо было отмолчаться, прислушаться к голосу своего сердца. Де Пейн ни секунды не сомневался в правдивости того, что услышал от де Сент-Омера. Явление Пресвятой Богородицы было не просто правдой, а Высшей Правдой, перед которой весь земной мир не очень-то реален. В этом Жоффруа, без сомнения, прав. Сомневаться в правдивости первой части рассказа у де Пейна тоже не было оснований. Гуго принял повествование о прежних греховных устремлениях де Сент-Омера очень близко к сердцу и получил настоящую душевную травму. Гуго понимал, что бесстрашное саморазоблачение Жоффруа явно потребовало от него мужества выше боевого, а потому вызывало уважение. Милость Пресвятой Богородицы к великому грешнику так же сомнений не порождала. На то и Высшая Любовь. Им остаётся лишь подражать ей по мере сил.
И всё-таки Гуго чувствовал: что-то не стыкуется в его душе между рассказом о греховной бездне и рассказом о чуде чистоты. Чем страшнее грехи, тем более глубокие следы они оставляют в душе даже после искреннего раскаяния, а это всегда отражается на лице. Между тем, лицо Жоффруа было таким чистым и ясным, что его хотелось назвать ангельским. Оно не несло на себе следов греховности. И вот это-то более всего поражало Гуго, понимавшего, что так не бывает.
Может быть, де Сент-Омер сильно преувеличил свою былую греховность? Ну таскался по крестьянкам, как почти любой отпрыск богатого сеньора. Это, конечно, гадко, но тут ещё далеко до бездны богоборчества, когда человек стремится стать божеством для окружающих. Но Гуго не мог заподозрить Жоффруа в той разновидности пошлого кокетства, которое побуждает иных «раскаявшихся грешников» сильно преувеличивать своих грехи, из чего следует, что своих подлинных грехов они в упор не видят. Нет, Жоффруа не такой. Но, может быть, он рассказал не столько о своих греховных поступках, какими они были тогда, сколько о том, какими он их видит сейчас? Это своими сегодняшними преображёнными глазами Жоффруа увидел в легкомысленной блудливости бездну богоборчества, а когда грешил — вовсе никому не навязывал себя в качестве божества. Или явление Пресвятой Богородицы так глубоко преобразило его душу, что даже на его лице не осталось и следа былой бесовской гордыни? Конечно, такое полное перерождение души вполне возможно.
Гуго осознал, что ему не надо понимать более того, что уже и так стало ясно. Далее лежала тайна спасения, ведомая лишь Богу и, наверное, не вполне осознаваемая самим Жоффруа. Гуго понял, что Жоффруа де Сент-Омер — необычный человек. Человек, в некотором смысле, великий. Он почувствовал, что их души родственны, что они разными путями пришли к одному и тому же. Царствие Небесное теперь полностью занимало помыслы каждого из них. Гуго ощутил, что он перед Богом меньше, чем Жоффруа, потому что путь его был куда менее мучительным. И в этот миг, когда рыцарь де Пейн полностью это осознал, его лицо озарила счастливая улыбка, полностью стершая следы тягостных раздумий.
Они подъезжали к Иерусалиму, уже виднелись его башни и стены. Гуго подъехал к де Сент-Омеру и с непосредственной наивностью детского восторга воскликнул:
— Смотри, Жоффруа — Святой Град! Мы остановимся у братьев-госпитальеров. Это благородные рыцари и просто замечательные люди.
Де Сент-Омер ответил своей чистой ангельской улыбкой. Гуго решил, что самым главным выводом, который он сделал, надо поделиться уже сейчас:
— Я думаю, Жоффруа, что наше братство, наш Орден мы должны посвятить Пресвятой Богородице. Не только ты, но и все мы станем её паладинами. Твоё видение отныне — духовный фундамент нашего Ордена.
Как радостна весна на Святой Земле! Нет изнурительной, убийственной жары, нет муторных зимних дождей. На душе светло и мирно. Душа готовится встретить Христа. Грядёт Пасха.
Великой пятницей 1111 года Гуго шёл к королю Балдуину в настроении самом что ни на есть пасхальном. Их отношения с королём стали к последнему времени достаточно ровными и вполне дружелюбными. Благородный Балдуин был весьма великодушен и не держал на Гуго обиды за то, что во время их первой встречи юный рыцарь вёл себя, мягко говоря, без должного почтения. Король-рыцарь умел ценить независимость и прямолинейность, понимая, что ради служения Святой Земле Гуго готов вступить в конфликт хоть со всеми королями на свете. Балдуин пригласил бы его к себе на службу, но знал, что Гуго не пойдёт, а, может быть, это и к лучшему. Так или иначе, отряд монашествующих рыцарей служит укреплению королевства, поддерживая порядок, причём отряд этот становится всё более грозным — теперь у них уже четыре рыцаря, с десяток сержантов, да ещё какие-то ранее никому не ведомые туркополы — не меньше двадцати копий лёгкой конницы. Отряд этих туркополов — блеск. Во всем крестоносном воинстве такого нет. Но как-то это всё же сомнительно, крестоносцы никогда не пользовались боевыми услугами крещёных сарацин и некоторые палестинские бароны без одобрения смотрели на это начинание де Пейна. Не говоря уже о том, что вооружённые монахи-кровопускатели — это такая диковина, за которую римский папа мог не сильно похвалить иерусалимского короля, и если король возьмёт этих нарушителей традиций под своё покровительство, то как бы его ещё и от церкви не отлучили. А так, как сейчас — всем хорошо. Гуго со своим отрядом помогает укреплять королевство, но за его чудачества король ответственности не несёт, спросят разве что с госпитальеров за их гостеприимство, а они и сами-то порядочные чудаки.
Гуго очень хорошо понимал, что король мыслит примерно так и ни сколько не осуждал Балдуина за его осторожность и отказ в прямой поддержке. Король и должен быть до чрезвычайности осторожен, особенно когда речь идёт о том, чтобы кого-нибудь поддержать. Ведь ответственность короля огромна и совершенно несоизмерима с ответственностью простого рыцаря. Монарх — помазанник Божий, он должен управлять королевством в соответствии с Божьей волей, да надо ещё учесть, что речь в этом случае идёт об особом, единственном во всём мире королевстве, основанном на землях Христовых. Гуго знал, как сложно бывает даже собственной судьбой распорядиться, не уклонившись от Божьей воли, а благородный и доблестный Балдуин отвечает перед Богом за всю Святую Землю. Простой рыцарь не имеет права судить короля, к тому же действия Балдуина, насколько можно видеть, отличаются мудростью.
Так думал Гуго, когда шёл к королю. Так думал король, когда ждал Гуго. Они намеренны быть обсудить меры безопасности во время предстоящего празднования Пасхи, согласовать свои планы, продумать распределение сил.
Гуго твёрдым шагом вступил в королевский дворец. Здесь его знали и к королю допускали беспрепятственно. Уже на пороге апартаментов Балдуина Гуго увидел маленького тщедушного человечка, с ног до головы одетого в чёрное, который мягко, но весьма настойчиво наседал на королевского секретаря:
— Да мне и надо-то великому князю всего два слова сказать, малое разрешение у него попросить, ты уж пропусти меня к нему, мил человек.
— Я же объясняю тебе, — отбивался теряющий терпение секретарь, — у его величества сейчас маршал королевства, они весьма неотложные дела обсуждают, их нельзя отвлекать, а сейчас ещё сеньор де Пейн должен подойти. Не до тебя, не путайся, приходи лучше после Пасхи.
Увидев де Пейна секретарь указал на него маленькому человечку, как на решающий аргумент: