Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Роланд постепенно понял своеобразие внутреннего мира Иакова: «Он может стать лучшим воином, чем мы и гораздо лучшим христианином, но он никогда не станет даже плохеньким рыцарем. Разве что его внуки, да и то вряд ли. Восток есть Восток. Здесь традиции нерассуждающей покорности настолько сильны, что с ними, пожалуй, и бороться не стоит. Эти традиции надо освящать, придавая им христианское содержание, а христианское — не обязательно рыцарское».
Роланд был прирождённым психологом, душа каждого человека представлялась ему целой вселенной, и он не находил ничего увлекательнее, чем погружаться в эти вселенные, стараясь понять и постичь каждую малозначительную деталь, характеризующую человека.
Роланд часто и подолгу беседовал с Иаковом, не столько поучая и наставляя, сколько расспрашивая обо всём, что связано с Востоком. И Восток уже не казался ему хуже Запада. Восток был другим. Но не хуже. Естественно, что Иаков, с равным почтением относившийся и к Гуго, и к Роланду, к последнему тянулся всё же больше.
Однажды Иаков пришёл к Роланду и, поклонившись ему в пояс, робким полушёпотом изрёк:
— Позволит ли мессир ничтожнейшему из его рабов высказать неразумную мысль?
— Говори, — Роланд давно не пытался искоренять эту витиеватую манеру обращения.
— Слухи о великих подвигах моих доблестных и бескорыстных господ широко распространились среди местных христиан, армян и арабов. Многие из них хотели бы служить вам так же, как и я. Моё недостоинство знает, что и так является слишком большой обузой для благородных господ. Но не имея способности к умной речи, столь свойственной моим господам, не знаю, что ответить им. Сказать ли, что они недостойны служить прекрасным рыцарям?
— Ни в коем случае! — выпалил Роланд со скоростью, свойственной скорее Гуго. Иаков мгновенно впечатал свой лоб в землю. Роланд поднял его за плечи и начал чеканить слова в своей неторопливо-рассудительной манере:
— Запомни же ты наконец, брат мой: ты не обуза нам, а замечательный помощник. Ты служишь не нам, а Христу. Ты не слуга нам, а брат во Христе. И твои друзья, армянские и арабские христиане, так же нам братья. А вот стоит ли нам принять их к себе… Давай вместе подумаем. Ведь наше братство — монашеское. Мы требуем от своих соблюдения монашеских обетов, даже если они не принимали пострига. Готовы ли к этому твои друзья?
— О да, мой господин! Они чистые и бескорыстные юноши. Если кто-нибудь из них проявит непослушание, или склонность к блуду, или сребролюбие — вы просто отрубите мне голову.
— С твоей головы, брат Иаков, не упадёт ни один волос. Если твои друзья подведут нас, ты рискуешь не головой, а честью. Понимаешь ли, брат, что потерять честь — куда страшнее, чем потерять жизнь? — Роланд едва успел удержать Иакова от очередной попытки впечатать свой лоб в землю, — И никогда, Иаков, не воздавай человеку почестей, которых достоин лишь Бог. Пойдём к Гуго.
Гуго воспринял эту мысль, как свою. Да это и была его мысль — создать подразделение из восточных воинов — с лёгкими луками, на быстрых лошадях, сверхманевренное, способное мгновенно появляться и исчезать. Им не хватало этого. Использование рыцарской манеры боя — тяжёлой, прямолинейной, неудержимой, давая им преимущества, оборачивалось так же и слабостью. А учить рыцарей и даже оруженосцев стремительному и ускользающему восточному бою всё же не стоило. Ох не стоило! Не надо портить франкам души. Это должно быть другое подразделение — не рыцарское, чисто восточное, но подчинённое рыцарям. Крестоносцы никогда таких подразделений не создавали. Мысль представлялась шальной. И тут Иаков со своей идеей. Гуго понял, что его замысел спелым яблоком упал к его ногам, а потому принял решение мгновенно. Договорились, что Иаков для начала пригласит к ним на службу двоих своих друзей и станет для них командиром.
Когда рыцари остались вдвоём, Гуго сказал Роланду:
— Я счастлив, брат Роланд, что наш отряд растёт, наша благородная миссия завоёвывает сердца. Вчера ко мне пришли несколько крестьян их тех паломников, которых мы сопровождали. Хотят вместе с нами служить в охранном отряде. Думаю их принять, но у каждого из нас и так уже по два оруженосца. Из крестьян надо создать отдельный отряд арбалетчиков. Поставлю над ними своего Жака. А ты займись вместе с Иаковом созданием арабского отряда лёгкой кавалерии. Нормально я придумал?
Немного времени прошло, и охранный отряд состоял уже из нескольких подразделений. Старый Жак подготовил из четырёх крестьян-франков отменных арбалетчиков, Иаков самозабвенно отдался формированию и муштре лёгкой кавалерии, вместе с ним их набралось семь человек. Среди них не было ни одного турка, но паломники отчего-то начали называть невиданных друзей туркополами. Гуго и Роланд меж собой для краткости стали именовать их так же. Лихие были парни — горячие, весёлые, стремительные. За Христа готовы были голову сложить, но в христианстве понимали очень мало. Роланд с увлечением отдал себя духовному просвещению туркополов, а в боевом отношении руководил ими только через Иакова, чтобы не подрывать авторитет арабского командира среди своих.
Гуго и сам не заметил, как стал в Карантине персоной. Его право формировать караваны паломников, которые могли двинуться в путь на Иерусалим только по его воле, теперь никто не подвергал сомнению. Паломники из рыцарей, как правило, двигались своими отрядами и в охране, конечно, не нуждались, но однажды Гуго встретил в гостинице для простолюдинов двух рыцарей, которые почему-то не захотели поселиться в доме, более приличествующем людям благородного сословия. Эти двое, ни мало не походившие друг на друга, ещё меньше походили на обычных крестоносцев. Один из них, черноволосый, высокий и гибкий, с лицом живым и подвижным, казался созданным для лицедейства, и всё-таки это был не какой-нибудь презренный фигляр, а рыцарь, о чём недвусмысленно говорили его мощные плечи и сильные руки, какие бывают только у мечников, да и в лице за актёрской подвижностью явно проступала суровость воина. Второй был таким же стройным и гибким, но белокурым — его светлые, словно льняные, локоны изящными волнами ниспадали на плечи. Лицо имело черты изумительно утончённые. Бледность, какую не часто встретишь в Палестине, и поразительной чистоты голубые глаза завершали облик благороднейшего юноши, которому на вид было лет 20 с небольшим. Необычный, словно неземной, покой отражался на его лице, черты которого оставались неподвижны, о чём бы он не говорил, но это не был мертвенный покой человека, безразличного ко всему на свете. Он более походил на счастливца, уверенного в своём счастье. На войне, среди грубых воинов, такое состояние духа — большая редкость. Поражённый ангельским обликом юного аристократа Гуго постарался начать разговор как можно более непринуждённо:
— Приветствую вас, благородные сеньоры. Меня зовут Гуго де Пейн.
— А меня — Бизо, — с дружелюбной улыбкой ответил ему черноволосый юноша. — Вообще-то в крещении меня назвали Жоффруа, но нам, провансальским трубадурам, вполне достаточно прозвища. Да и затруднительно вам было бы обращаться ко мне по имени, если учесть, что моего друга тоже зовут Жоффруа. Это благородный рыцарь из Фландрии Жоффруа де Сеит-Омер.
Бледный рыцарь, когда его представили, встал и почтительно поклонился де Пейну, не проронив при этом ни слова. Гуго ответил ему таким же молчаливо-почтительным поклоном. Разговор подхватил Бизо: