Рыцари былого и грядущего. Том I
Шрифт:
Гуго с трудом встал с постели, приблизился к де Пюи и насколько мог крепко обнял его, с тихой улыбкой вымолвив:
— Не окажите ли нам любезность, благороднейший де Пюи? Не проводите ли нас, немощных, в храм Гроба Господня? Давайте втроём помолимся на месте воскресения Господа нашего Иисуса Христа.
— Присоединяюсь к просьбе брата Гуго, — вымолвил вздохнувший с облегчением Роланд.
— С радостью, друзья мои, с радостью, — улыбка де Пюи была по-прежнему подёрнута пеплом боли, как будто он был ранен, а не они.
Гуго улыбнулся широко и открыто:
— Ах, господа, как я счастлив, что встретил на Святой Земле таких благородных и христолюбивых рыцарей, как вы!
Ближайшие три дня Гуго и Роланд почти не разговаривали. Было заметно, что Гуго напряжённо и непрерывно о чём-то думает. Роланд не успевал удивляться своему новому другу — Гуго был очень разным. То порывистый, нетерпеливый, восторженный, готовый восхищаться буквально всем, что видит вокруг себя. То тихий, мечтательный и застенчивый, почти робкий, как ребёнок. Потом он вдруг становился жёстким и непреклонным, казалось даже — совершенно безжалостным, в первую очередь — к самому себе, но, как выяснилось, и к окружающим тоже. Он явно был способен на терпение воистину бесконечное и даже запредельное. Более всего Гуго удивлял, превращаясь в цепкого, расчётливого и хладнокровного прагматика. Раньше Роланду казалось, что такими могут быть только банкиры — ломбардцы. А потом этот хладнокровный прагматик вдруг превращался в красноречивого ритора и его блестящие, отточенные аргументы, поражая своей безупречной логичностью, достигали цели столь же неуклонно и неотвратимо, как и его клинок на поле боя.
Да, Гуго де Пейн был необычным человеком. Он умел думать не так, как все. Никакие общепринятые суждения его никогда не сковывали. Его мысли отличались полной самостоятельностью и, в силу этого, неожиданной смелостью, а между тем, он умел, как губка, впитывать всё, что видел и слышал вокруг, накапливая чужие мысли и бросая их в свой умственный тигель для переплавки, при этом совершенно невозможно было угадать, что за изделие он намеревается в конечном итоге отлить.
Роланд не пытался прервать молчание друга, не желая мешать его внутренней работе. Наконец, Гуго заговорил сам и, как всегда, от него можно было ждать каких угодно слов, только не тех, которые он произнёс:
— Как мне нравится, брат Роланд, ваша цистерианская сутана — белоснежная, с чёрным оплечьем и капюшоном.
— Да, мне она тоже очень нравится. Раньше я любил белые плащи, а когда стал монахом — охотно принял это чёрное дополнение.
— Белые плащи. Белые плащи. А ты слышал, брат Роланд, про белых всадников под Антиохией?
— Эта история известна любому христианину на Святой Земле. Наши не смогли бы тогда победить без помощи Небес. В самый тяжёлый момент боя, когда, казалось, всё было потеряно, крестоносцы увидели неведомых белых всадников в белых одеждах, которые сражались на их стороне. Благодаря им, наши победили.
— Так вот и хотелось бы мне, брат Роланд, — мечтательно вымолвил Гуго, — чтобы мы с тобой были, как те белые всадники. Не в том, конечно, смысле, что мы должны стать ангелами, но мы должны стать земным подобием небесных ангельских воинств. А это значит — всегда приходить на помощь братьям-христианам в самую тяжёлую для них минуту. Подражать ангелам — что может быть лучше! Пусть антиохийское чудо станет на Святой земле привычным и ежедневным! Давай носить белые плащи!
— Давай. Тем более, что воевать в цистерианской сутане будет явно несподручно.
— О, ваша сутана не будет забыта. Мы сделаем из неё флаг.
— Как это?
— Ну, не в буквальном смысле, конечно. Но флаг нашего Ордена будет напоминать цистерианскую сутану — белые с чёрной полоской сверху.
— Гуго, я вижу, ты уже немало всего напридумывал. О каком Ордене ты говоришь? Ты решил стать госпитальером?
— Нет, я никогда не стану госпитальером, потому что я буду воевать. Я много думал об Ордене всадников святого Иоанна. Интереснейшее начинание — рыцари создали монашеский Орден. Они стали монахами, но остались при этом рыцарями. Это значит, они создали рыцарский Орден, а таковых христианский мир ещё не знал. Их чёрные плащи с былыми крестами — не сутаны. Это рыцарские плащи, хотя и не вызывает сомнений, что госпитальеры — хорошие монахи.
Очарование Ордена братьев-иоанитов с тем как раз и связано, что де Торн и де Пюи с друзьями — боевые герои.
— Боевые герои, возненавидевшие войну.
— Вот-вот. Вместо того, чтобы очистить войну за веру от бесовской грязи, они вообще отвергли войну, как слишком грязное для них дело. А поскольку из войска ушли самые чистые рыцари — война стала ещё грязнее. При этом Орден госпитальеров существует в Иерусалиме лишь благодаря тому, что кто-то за них эту грязь всё-таки разгребает.
— Только, ради Бога, друг мой, не говори больше об этом де Пюи. Ты его в могилу сведёшь своей логикой.
— Не буду, не буду. Де Пюи — славный рыцарь, и в душе он всегда останется рыцарем. Но омерзительная резня после иерусалимского штурма сломала его. Его дальнейшие поступки продиктованы не здравым смыслом и не религиозным рвением, а этим сломом. Но мы создадим друзой Орден. Орден рыцарей, которых не сломить.
— А не слишком ли много мы на себя в этом случае возьмём?
— Давай возьмём ровно столько, сколько сможем унести. Ты проследи, от чего я отталкиваюсь и к чему прихожу. Крестоносцы порой ведут себя недостойно и не благородно, не по-рыцарски и не по-христиански. Ни нам, ни госпитальерам это не нравится. Ни мы, ни госпитальеры не можем переделать всё крестоносное войско так, чтобы оно нам нравилось. Даже добрые христиане среди крестоносцев, это порою психопаты, пьянеющие от крови, не говоря уже о том, что среди крестоносцев далеко не все — добрые христиане. Многие пришли сюда не для того, чтобы служить Христу, а для того, чтобы грабить. Нам это не изменить. Войско всегда будет состоять из людей очень разных. До такой степени разных, что, порою, стыдно к этому войску принадлежать. Но на этом наше согласие с госпитальерами заканчивается, потому что их путь — уйти из войска, а наш путь — создать свой отряд, не повреждённый обычным пороком воинов, утопающих в крови.
— Но как же мы его создадим?
— Скажи мне, мы с тобой никогда не будем убивать безоружных?
— Конечно, не будем.
— А неужели ты думаешь, что нас с тобой таких лишь двое на всю Палестину? Постепенно к нам присоединятся рыцари, родственные нам по духу. Это будет особая порода рыцарей. Если другие убивают безоружных, то наша главная задача, напротив — защищать безоружных. Если другие грабят — мы берём себе лишь скромное пропитание. И чтобы никто из нас ничего себе не брал, у нас, как у монахов, будет всё общее. Если другие берут себе женщин, как военную добычу — мы храним монашеское целомудрие. Скажи мне, что тут невозможного? Ведь такие рыцари есть, их надо только объединить под нашим чёрно-белым знаменем. На эту мысль меня натолкнул де Пюи. Его бурный протест против крестоносных бесчинств очень сильно на меня подействовал и заставил искать выход, но не такой, какой выбрал он.