Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
Однажды на привале он посмотрел на парня по-отцовски и с тихой грустью спросил:
— Зачем ты, Саня, ислам принял? От Христа отрёкся. Это очень плохо. Ведь Христос есть Истина.
— Не говорите так, Дмитрий Юрьевич. Я не отрекался от Христа, потому что тогда не знал Его. Некрещёный был. Господин многое мне объяснил. Я приму христианство. Нет ничего странного в том, чтобы из ислама перейти в христианство.
— Хороший ты парень, Саня, — Дмитрий улыбнулся широко и даже весело.
Это не укрылось от внимания Шаха, он понял, что с Дмитрием можно уже говорить.
— Скажи, Дмитрий, откуда тебе известно, что Христос есть Истина?
— Известно и всё. Дано знать, — в голосе Дмитрия послышались
— А я, кажется, знаю, — Шах решил поделится своим открытием. — Две недели твоё тело ходило по земле без души. Это можно, конечно, объяснить тем, что включились аварийные системы организма, мозг автоматически выключился, чтобы не перегореть. Отчасти это так, но всё куда тоньше. Твоя душа устремилась за дущою жены. Эти две недели вы провели вместе. Тело ходило по земле, а душа была на Небе с женой. Там тебе многое было открыто. Воспоминаний об этом у тебя, думаю, нет, но открытое не закрылось. Не зря ты там побывал.
— Да, — утвердительно кивнул Дмитрий, ни сколько не удивившись. — Я действительно ничего не помню, но ты сказал, и я сразу же осознал, что был с ней на Небе. А ты знаешь, Шах, что не я тебя спас, а Клавдия?
— Я знаю, — тихо улыбнулся Шах. — Меня спасла ваша любовь. Я не первый из спасённых любовью.
Андрей Сиверцев всегда жалел Пилата. Ему казалось, что римский прокуратор, человек существовавший в совершенно иной системе координат, в принципе не мог понять, Кто перед ним, Чью судьбу он решает? Не имея ни потребности, ни возможности вникать в религиозные верования иудеев — одного из самых отсталых народов империи (во всяком случае — по убеждению римлян), он, получается, автоматически оказался сопричислен к богоубийцам? Нет, конечно же, такого не может быть. Ни один грех, тем более — столь тяжкий, не может быть неизбежен. Но как всё — таки Пилат мог понять, что перед ним — Сын Божий, если это противоречило всем религиозным представлениям римского мира, который прокуратор, разумеется, должен был считать лучшим из миров? Имел ли право Пилат проявить хотя бы обычную человечность по отношению к проповеднику-бродяге, если это очевидным образом грозило крупными беспорядками? Разве имеет право государственный муж такого уровня на человечность в ущерб долгу? Пилат и так сделал всё возможное, чтобы спасти Иисуса. Он сделал даже больше, чем мог позволить себе чиновник на его месте и всё же. И всё же душу его запятнал чудовищный грех богоубийства.
И вот теперь Андрей узнал о судьбе своего друга Дмитрия Князева, бывшего майора КГБ, а ныне — командора Ордена нищих рыцарей Христа и Храма, руководителя орденской разведки. Андрей был поражён тем, насколько точно судьба Дмитрия повторила судьбу Пилата вплоть до деталей за исключением финала. Даже жену Дмитрия звали так же, как жену Пилата — Клавдия. Жена римского прокуратора Клавдия Прокула так же видела сон и предупреждала своего мужа о том, что он не должен причинять зла «этому Праведнику».
Теперь Сиверцев понял, в чём был подлинный грех Понтия Пилата. Грех, которого прокуратор вполне мог избежать несмотря на препятствовавшее тому воспитание, даже совершенно не разбираясь в иудаизме и вопреки служебному долгу. Этот грех — недостаток любви. Пилату не надо было взвешивать на весах религиозные нюансы, от него не требовалась даже судейская беспристрастность. Прокуратору достаточно было проявить способность к настоящей любви, которая и подсказала бы ему, что с головы этого Праведника по его вине не должен упасть ни один волос. Может быть, ему достаточно было очень сильно любить свою жену, но именно любви-то и недоставало в сердце сурового римского всадника.
Советский офицер ни чуть не лучше разбирался в тонкостях ислама, чем римский прокуратор в тонкостях иудаизма. Майор КГБ имел не меньше оснований отдать на растерзание религиозным фанатикам какого-то ничего не значащего, пусть и симпатичного бродягу. Но если в сердце человека живёт любовь, его сердце обязательно откликнется на зов Вечной Любви, которая поможет ему принять единственно правильное решение.
Когда Андрей увиделся с Дмитрием, ему показалось, что командор заметно смущён. Это не удивило Сиверцева — всё-таки Князев с бесстрашной искренностью вывернул свою душу наизнанку, обнажив самые потаённые её уголки. Это не каждый способен сделать даже перед самим собой, а перед другими.
Дмитрий не спросил мнения Андрея о своём «опусе», только пояснил:
— Я писал в общем-то для архива Ордена, в назидание братьям и в надежде на то, что кому-то из них может быть полезно узнать о моей судьбе. Писал недавно, имея ввиду, что первым читателем будешь ты.
— Но ведь я — не брат Ордена и не известно, стану ли им.
— Теперь уже известно. Я, собственно, с этим и пришёл к тебе. Принято решение о твоём приёме в Орден. Есть и другая новость, не то что бы плохая, но не настолько радостная. Исполнение этого решения отложено на неопредёлённое время. Впрочем, причина этого не имеет отношения к тебе. Тут действуют некоторые орденские правила, о которых ты узнаешь позднее. А то, что я писал фактически для тебя. Наши судьбы очень тесно переплелись, при этом я знаю про тебя всё, а ты про меня — ничего. Надо было это поправить и рассказать о себе. А языком рассказывать не нашёл бы сил.
По душе Андрея прокатилась тёплая волна. Его примут в Орден! Как долго и мучительно он этого ждал. То, что и теперь ещё придётся ждать — уже не имеет значения. Жизненный путь определён раз и навсегда. Больше нет вопросов. Он уже погребён. Только тамплиер способен понять, какой радостью наполняет душу сознание собственной, уже совершившейся смерти. Это порог вечности. И весь остаток его земного бытия протечёт теперь перед лицом вечности.
Не меньше радовало то, что Дмитрий (замечательный мужик, настоящий рыцарь) считает его, Сиверцева, таким близким другом, какие вообще не у всех бывают. Андрей не знал, что сказать, да, впрочем, и не пытался найти слова. Между ними всё было ясно. Дмитрий хорошо читал молчание Сиверцева. Наконец Андрей спросил:
— А Сашка — не тот ли сержант Ордена, с которым я знаком?
— Тот самый. Он уже рыцарь Ордена. Сложная у парня судьба, долго ему пришлось ислам с себя соскабливать. Он пришёл к Богу раньше, чем я, но мой путь оказался прямее. В Ордене его терпеливо и мучительно «дотягивали до ума». Со мной меньше возились. Не моя заслуга, просто судьбы разные.
— А как вы в Орден попали? Шах, кажется, не очень похож на тамплиера.
— Нет, он, конечно, не храмовник. Шах возглавляет Орден дервишей-христиан. Это, можно сказать, христиане мусульманского обряда. Орден Шаха через некоторые косвенные связи выходит на Орден Храма. Мы с Шахом и Сашей прибыли в Персию, там в окрестностях Аламута и расположена резиденция наших милых дервишей. Мы, конечно, у них не остались, европейцам «мусульманский обряд» ни к чему. Шах вывел нас на тамплиеров, так мы оказались в Эфиопии, в «Секретум Темпли».
— Умеете вы ломать сложившиеся представления о мире, в первую очередь — о мире религий.
— Ну это мы ещё и не начинали. Прежний Сиверцев пока не умер, не думай. Он умрёт, когда мир, который отражается в его сознании, станет полностью другим. Ты ещё такое узнаешь. Да многое и увидишь. Я не случайно поторопился подсунуть тебе свой опус. Нам предстоит романтическое путешествие в Персию. С Шахом лично познакомишься.
— Да, мастера вы сказки оживлять.
— Не «вы», а «мы».