Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
Всё бы в этой красивой схеме было замечательно, да только вот ведь беда — не все религиозные традиции до Мухаммада были монотеистическими, а даже скорее напротив. Так не язычники ли «существовали в Аравии и Персии под иными названиями»? Не язычество ли они протащили в ислам под видом суфизма? Вопрос.
Есть, например, такая оценка: «Представления суфиев о Божестве и средствах сближения с Ним более всего напоминают учение последних представителей античной философии, неоплатоников и неопифагорейцев. Замечают так же следы сходства с каббалой, буддизмом, индийским отшельничеством. Формально оставаясь на почве Корана и довольствуясь аллегорическим пониманием его слов, суфии в действительности стояли гораздо ближе к домусульманским учениям».
Вот тебе и «законное учреждение в исламе». Да это же нечто откровенно антиисламское. Буддизм, к примеру, отрицает существование Бога-Творца, а ведь именно вера в единого Бога — основной догмат ислама. К тому же, приведённая точка зрения не единична. Значительная группа исследователей считает главными источниками, из которых суфии черпали своё учение, неоплатонизм, магизм и буддизм. Многие исследователи называют суфийское учение пантеизмом. А это уже на грани безбожия, как, впрочем, и буддизм. Тогда получается, что суфии не имеют ничего общего не только с исламом, но и с монотеизмом как таковым?
Вот такое, к примеру, весьма категорическое утверждение. «Дервиши отрицают нравственное зло. Человек, как эманация Божества, должен стремиться к совершенному погружению в Его лоно. Начало религиозной жизни они переносят из области волевой деятельности в сферу чувства. Это естественное и необходимое следствие всякого пантеизма вообще».
Значит, суфизм — это всё-таки пантеизм — отрицание личности Бога, стремление к «слиянию с Абсолютом» — нечто откровенно антиисламское, как, впрочем, и антихристианское. Ошибки нет, вот ещё характеристика: «Последняя цель дервиша в этом мире — халь — абсолютное погружение в божество и постижение сущности как божества, так и всего существующего во вселенной».
Мрак индуистских культов, традиция совершено оторванная от классического Востока. Вот суфизм. Где тут сближение с христианством? Что тут могло привести ко Христу? Но не торопитесь. Не позволяйте ввести себя в заблуждение категорическими оценками исследователей: «дервиши проповедуют», «конечная цель дервиша», как если бы не вызывало сомнения, что все дервиши проповедуют именно так, и такова именно цель любого дервиша. То что мы поняли и узнали о суфизме — правда. Но это правда миража. Это некий образ, который реально существует и действует на нас и делает дервишей такими, какие они есть. Однако, пустыня — большая. Вы думаете, пустыня — пуста? О, нет. Пусты мегаполисы. А пустыня переполнена ничем не ограниченным количеством невероятных мистических возможностей.
Представьте себе: бредут по пустыне два усталых странника. И вдруг оба они видят на горизонте нечто. Один из них, опасаясь, что это обман зрения, восклицает:
— Ты видишь?!
— Да, конечно! Это суфизм!
Первый с облегчением вздохнул:
— Значит, глаза не обманули меня. Я тоже вижу суфизм.
И они устремились навстречу суфизму, полагая, что пребывают в согласии. Но они видели разное. Один — опьянение и экстаз. Другой — трезвость и свет разума. Угодно ли вам считать их жертвами миража? Не торопитесь с ответом.
Когда же всё-таки и как возник суфизм? Хотел сказать: не иллюзорный, а реальный. Но лучше бы нам от такого противопоставления воздержаться. Ведь мы по-прежнему в пустыне.
Древнейшие известия о суфиях приводят в христианскую Хиру на Ефрате и построенную рядом арабами Куфу. Из Куфы происходил живший в VIII Абу Хашим, по преданию, первый, кого стали называть суфием. Что же послужило толчком к возникновению суфизма? Ибн Хальдун писал: «Когда во втором и в последующих веках ислама страсть к мирским благам распространилась и большинство мусульман вовлечено было в круговорот мирской жизни, явились лица, которые посвятили себя благочестию под именем суфи».
Ибн Хальдун говорит про тенденцию, которая свойственна любой религии: импульс первоначально заявленного идеала жизни постепенно ослабевает, и тогда появляется личность, дающая новый импульс благочестия, желая восстановить торжество забытых идеалов и вновь поднимая планку религиозных требований. Вокруг такой личности быстро возникает союз единомышленников. Отчасти так было и тут: постепенно выдыхающийся ислам породил суфизм, чтобы мусульмане не забыли о Боге окончательно. Но были и чисто исламские причины возникновения суфизма, не имеющие отношения к понижению уровня благочестия.
Ислам изначально был системой политической, а политика, как известно, направлена на обустройство чисто земных дел. Ислам по самой своей природе очень много думает о земле и очень мало о Небе. Ислам сам по себе на две трети состоит из «круговорота мирских дел». В недрах этой военно-политической системы неизбежно должны были появиться люди, склонные больше внимания уделять «делам небесным», думающие не о вопросах наследования власти, а о вопросах «наследования рая», не о джихаде, а о душе, не о разделе военной добычи, а о приближении к Богу. Слишком политичный ислам порождал духовную неудовлетворённость, а потому суфии неизбежно должны были появиться.
Ислам был беден содержанием. Сподвижники Мухаммада умирали со словом «один», имея ввиду, что Бог — один. В этом слове всё исламское богословие. Маловато. А ведь богословски одарённые люди в исламе были. Они-то под именем суфиев и начали создавать разработанные богословские системы.
Ислам совершенно не удовлетворял мистические потребности религиозно настроенной души. Ислам — рациональная религия без сверхъестественного. А душа просит чуда. Душа, ещё находясь в теле, уже хочет приближаться к Богу, а ислам этого совершенно не даёт. Ислам — это политика плюс рационализм и чуть-чуть религии на уровне букваря. А суфии предлагают мистику.
Итак, суфизм в исламе не мог не появится. Суфизм — попытка развить и дополнить собственно религиозный, изначально неразвитый компонент этой военно-политической системы. Да вот ведь беда — ислам был напрочь лишён дисциплины духовных поисков. В исламе совершенно отсутствуют критерии определения того, какие религиозные идеи — вполне исламские, а какие выходят за рамки ислама.
Христианство нашло способ выяснения богословских истин — соборы. Собственно вся Церковь решала, что есть христианство, а что таковым не является и представляет собой плод субъективно суемудрия конкретного человека. Собирались вместе богословы со всего христианского мира и молили Бога, чтобы Дух Святой прояснил их разум, дабы им решить — вот эта идея является христианской или нет. Так постепенно удалось довольно чётко прочертить границы христианского богословия.