Рыцари былого и грядущего. Том II

Катканов Сергей Юрьевич

Разве эти слова принадлежат не христианской монахине-подвижнице? Воистину, Рабиа была настоящей христианкой, даже если не подозревала об этом.

А вот речения великого суфия Ал-Басри:

«Познание наступает тогда, когда ты не находишь в своём сердце ни крупицы вражды».

«Каждый намаз, на котором отсутствует сердце, приближает к мучениям».

«Рай вечный — не за ничтожные дела земные, а за добрые намерения».

Это не ислам. Это христианство. Разве ислам предписывает изгонять из своего сердца вражду, ненависть к врагам? Разве ислам говорит нам, с каким сердцем надо совершать намаз? Его надо совершать пять раз в день, а к сердцу — никаких требований. Исламский рай для тех, кто «сражался на пути Аллаха», а тут все предписанные исламом «дела земные» объявляются ничтожными, а в рай, оказывается, можно войти «за добрые намерения». Это не просто христианство. Это православие.

«Наш трезвый друг» Джунейд ал-Багдади мыслил так: «Знай, что Аллах приближается к сердцам своих рабов ровно настолько, насколько Он видит их сердца приблизившимися к Нему. Следи же за тем, что близко твоему сердцу». Если бы мудрый и опытный игумен в православном монастыре обратился с такими словами к юному послушнику, ни сколько не было бы удивительно.

А мудрый суфий Саади Ширазский так видел дервиша: «Внешние признаки дервиша — рубище и нестриженные волосы, но действительные его приметы — бодрое сердце и умерщвлённая плоть. Обязанность дервишей — молитвы и славословия Богу, услужение и повиновение Ему, принесение в жертву себя и довольство малым, исповедание единобожия и упование на Бога, смирение и терпение».

Здесь нет спирита-факира, который лижет раскалённые железяки и прочими столь же глупыми способами «расточает спиритические силы». Это образ православного монаха. Разумеется, далеко не законченный образ, но ни сколько не противоречащий нашим представлениям о монашестве.

И это уже не ислам. И это уже не мираж суфизма. Это великий Саади. Современник Ордена тамплиеров.

* * *

Поезд весело катил по просторам Индии. В купе вальяжно расположились трое мужчин в белых одеждах местного покроя. В двух из них не трудно было узнать европейцев, а третий все всякого сомнения являл собой «лицо мусульманской национальности». Этот последний буквально прилип к окну, с напряжённым восхищением всматриваясь в буйную природу за окном.

— Скажи, Али, тебе нравится Индия? — спросил Сиверцев несколько покровительственно.

— Да, конечно же! — Али охотно подтвердил и без того очевидный факт.

— А мне не нравится, — категорично отрезал Андрей.

— Почему? — Али выглядел растерянным ребёнком.

— Слишком много шика, — пренебрежительно отрезал Андрей.

Князев жизнерадостно рассмеялся, бросив Сиверцеву понимающий взгляд.

— Что вы смеётесь? — к растерянности Али уже примешалась столь же детская обида, которую он не считал нужным скрывать.

— Не обижайся, Али, — спокойно и по-отцовски сказал Князев, — просто наш друг вспомнил одну русскую книжку. Ты не мог её читать, на фарси Ильфа и Петрова никто не смог бы перевести.

— Так точно, командор, — с картинной строгостью заключил Сиверцев.

Князев опять хохотнул, но на сей раз коротко. В контексте Ильфа и Петрова обращение «командор» приобретало ироничный смысл.

Али ещё ближе пододвинулся к окну, всем своим видом изображая, что его не надо отвлекать от чудесных лицезрений. Но Сиверцев не унимался:

— А почему тебя называют Али Каирский? Ты ведь не египтянин и вряд ли жил в Каире.

— Я очень хитрый, — весьма серьёзно сказал Али, не отрываясь от окна.

— А при чём тут хитрость? В Каире все такие?

Неожиданно для Андрея, Князев опять расхохотался. Али посмотрел на командора с благодарностью и улыбнулся тонкой, невероятно хитрой улыбкой.

— Сказки «Тысяча и одна ночь» переведены на русский, — пояснил Князев. — Тебе, Андрей, стоило их почитать, тогда ты знал бы, кто такой Али Каирский. Что за прелесть эти сказки! Каждая из них есть поэма! Кто сказал?

— Не знаю. Я что, Пушкин что ли? — тонко парировал Андрей.

У Князева уже, кажется, не было сил смеяться. Все трое пребывали в самом благодушном настроении.

* * *

После невероятной тесноты подводной лодки буйство красок сказочного Индостана пьянило и расслабляло. Кажется, шпроты в банке чувствовали себя просторнее, чем они в маленькой субмарине, которая в Персии приняла на борт 11 человек. Андрей искренне недоумевал, вспоминая о том, что Князев говорил ему — это плавсредство может перевести десант до 20-и спецназовцев. «А, впрочем, что тут непонятного? — вяло думал Сиверцев. — Спецназовцы — не туристы, им комфорт никто не гарантирует. Тут единственный критерий — смогут ли они выдержать такое уплотнение? А они смогут».

С ними пошли десять тигров Шаха, да напросился ещё один шиит — двунадесятник, называвший себя Али Каирский. Али симпатизировал христианству, но не имел намерения его принимать.

— Зачем тебе с нами, Али? — печально спросил Князев. — Мы идём защищать христиан и только христиан.

— Люди, которые убивают там христиан, убивают и мусульман. Это наши общие враги. Господин, конечно, знает, какие там гонения на мусульман.

— Али, мы никогда не ответим вам взаимностью и никогда вместе с шиитами не пойдём защищать мусульман.

Али вздрогнул и посмотрел на командора храмовников исподлобья. Его глаза вспыхнули, но он очень быстро справился с собой. Присутствовавший при разговоре Сиверцев подумал: «Настоящий воин». Сделав паузу, Али прошипел, как змея:

— Что ты хочешь услышать, господин, в ответ на свои злые слова?

Князев, кажется, несколько растерялся. Он явно не хотел конфликта, но ещё меньше ему понравилось бы сентиментальное «братание». Али выглядел простодушным и плутливым ребёнком, неустойчивым в своих желаниях, как и все дети, а сейчас Князев подумал, что ошибся как минимум в последнем пункте.

— Я хочу услышать, Али, что ты будешь кричать, когда вместе с нами пойдёшь в бой?

— Господину будет неприятно, если я воскликну «Аллах Акбар»?

Их взгляды жестко встретились. Оба молчали. Так опытные фехтовальщики не торопятся хвататься за клинки, зная, что первый же выпад станет последним. Наконец Али произнёс упругим и непокорным голосом:

— Из уважения к христианам, я буду кричать: «Рух Аллах акбар». Рух Аллах — Дух Божий. Так мы, мусульмане, называем Мессию.