Рыцари Дикого поля
Шрифт:
– Где комендант? – приставил он острие копья к горлу раненого кабальеро, осевшего на прогоревший, изорванный диван.
Тот едва заметным движением указал на лестницу, ведущую на второй этаж.
– Тогда веди, – подтолкнул его к лестнице полковник. А когда тот повиновался, упрекнул: – Кстати, с такой раной еще вполне можно было сражаться.
Испанец вряд ли понял его. Зажав окровавленной рукой плечо, он довольно бойко зашагал на второй этаж.
Шедший им навстречу солдат не сумел разглядеть в утреннем сумраке, кто там на лестнице. Но как только он остановился и что-то спросил проводника, Гяур ответил ему ударом копье-меча в горло и, обгоняя плененного испанца, ринулся дальше. Вслед за ним поднимались еще несколько проникших вовнутрь швейцарских рейтар.
Часовой, стоявший у двери коменданта, вскинул ружье, но, прежде чем он пальнул, Гяур успел отпрянуть за колонну. Присев, он осадил кабальеро выстрелом из пистолета и так, не разгибаясь, на острие копья, внес в кабинет дона Кастильеро офицера, выскочившего из приемной на выстрелы.
– Вы комендант?! – прорычал он, копьем сметая со стола два канделябра со свечами.
– Я, сеньор, – едва слышно пролопотал генерал, отступая за спинку своего кресла. Лица Гяур разглядеть не мог, зато обратил внимание, что оставшаяся без плюмажа непомерно большая лысая голова коменданта отражала сумрачный свет зари, словно неудачно сработанный сельским кузнецом стальной шлем.
Обезоруживая Кастильеро, князь слышал, как на первом этаже и в соседних комнатах источали стоны и проклятия дерущиеся, но все, что там происходило, уже, казалось, не интересовало его.
– С этой минуты вы – мой пленник, – вышвырнул он в окно шпагу дона Кастильеро. – Если пожелаете сразиться со мной, предоставлю вам такую возможность в Дюнкерке. Не возражаете, гнев Перуна?
– Кто вы? – спросил генерал по-французски.
– Полковник Гяур. Не приходилось слышать?
– Тот самый, что еще недавно находился в плену у генерала д’Арбеля?
– У покойного генерала д’Арбеля. Однако, пардон, – оглянулся князь на ворвавшегося в кабинет офицера-испанца, – воспоминаниями займемся потом.
Откуда взялся этот офицер и как он прорвался в кабинет – этого Гяур понять не мог. Но, встретив ударом копье-меча шпагу отважного испанца, князь с удивлением узнал в нем лейтенанта д’Эстиньо.
– Так это вы, Гяур, дьявол меня рассмеши?! – оцепенел лейтенант. И этого было достаточно, чтобы князь выбил из его руки шпагу и ударом ноги сбил с ног.
– Я ведь просил вас, лейтенант, не появляться больше на моем пути.
– Пощадите, полковник, – пятился лейтенант, скользя телом по паркету. – Я содержался здесь, в подвале, под охраной. Меня чуть не казнили.
– Это правда? – рявкнул Гяур, обращаясь к генералу.
– Правда, – ответил тот. Сейчас в его руке была чужая шпага.
– Я согласен сражаться в вашем полку, князь, – решил использовать свой последний шанс д’Эстиньо. – Можете не сомневаться, я ни при каких обстоятельствах не предам вас.
– Слово офицера и дворянина?
– Клянусь честью моего рода.
– Тогда какого черта вы ползаете по полу? Придется поверить, дьявол меня рассмеши, – согласился Гяур.
– И ни разу не пожалеете об этом.
– Странно как-то сводит нас злой рок на земных и морских дорогах, лейтенант, – проговорил князь, подавая лейтенанту руку и помогая ему подняться. – Какая бы пророчица разъяснила, к чему это?
Генерал Кастильеро наблюдал сцену примирения двух врагов, вобрав голову в плечи и опершись руками о стол. Он как-то сразу потускнел и угас. Он прекрасно помнил, что арест лейтенанта д’Эстиньо на его совести. Как и обвинение во всех грехах, какие только можно было выдвинуть против него: от гибели эскадры командора дона Морано до загадочного убийства своего предшественника, генерала д’Арбеля, таинственность которого ему приказал развеять сам король. В этой ситуации срочно нужен был смертник, обреченный на избиение камнями. И он нашелся – в лице лейтенанта д’Эстиньо.
– Поскольку вы поклялись честью своего рода, лейтенант, я отплачу прощением всей той подлости, которую вы совершили в отношении меня.
– Запомню вашу доброту, князь. Лучше сражаться рядом с вами, чем гибнуть на виселице по приговору этого негодяя, – указал д’Эстиньо на коменданта. И, подхватив шпагу, бросился к нему.
– Враг – там, – копьем преградил ему путь Гяур. – За этой дверью. Здесь только пленный.
– Слушаюсь, сеньор полковник.
Прихватив генерала, они спустились на первый этаж. В эту минуту дверь распахнулась, и в проеме возник Хозар.
– Князь, испанцы! Около двух сотен. Они откатываются под натиском полка Улича.
– Прикажи всем своим казакам войти в здание. Забаррикадируйте окна и двери.
– Бессмысленно. Нужно отходить.
– В таком случае Уличу вновь придется штурмовать резиденцию коменданта. А пока мы будем здесь, мы задержим испанцев и, при подходе рейтар Улича, ударим с двух сторон.
– Подчиняюсь приказу, полковник, – довольно неохотно согласился Хозар.
– Но у тебя будет другое задание, – остановил его Гяур. – Ты берешь пленного коменданта и с двумя десятками своих воинов доставляешь его на корабль. Причем отвечаешь за него головой.
– Головой я отвечаю только за тебя, князь. Перед Тайным советом Острова Русов, перед всем нашим племенем. Однако я подчиняюсь.
Он метнулся к генералу и, схватив его за предплечье, буквально стащил вниз.
– Потише, он все же генерал, – попытался урезонить его князь, однако Хозару было не до этикета.
Выбравшись вместе с Кастильеро через выходящее в сторону моря окно, он схватил двух коней, заставил генерала сесть на одного из них и, не взяв с собой солдат, ускакал вместе с пленником в сторону порта.
19
Одного взгляда Федора было достаточно, чтобы вдова, которую звали Дариной, метнулась к кибитке и, едва полковник и хуторянин успели присесть за столом, как там появились кувшин со сливовицей, сало, куски вяленой конины, хлеб и прочая снедь.
– Почему не одна из тех, что помоложе. – перехватил полковник плотоядный взгляд Федора, которым тот провожал широкобедрую молодку, поспешившую оставить их одних.
– Те, что моложе, пока что существуют для утех, а эта – для самой жизни нашей чумацкой, – проговорил Велес, наливая сливовой самогонки в небольшие глиняные чашечки, выставленные, как выразилась Дарина, под «трезвый казачий разговор». – Особенно такой трудной жизни, какая ожидает ее здесь.