Рыцари морских глубин
Шрифт:
Правда, песню эту вахтовики уже давно переиначили:
А я еду, а я еду за деньгами,
За туманом ездят только дураки…
Вот я такой дурак и есть. Посижу дома после вахты месячишко и сам не свой делаюсь. В тайгу мне надо, в степь ковыльную, в пустыню, в тундру… Знаю: ничего хорошего там нет, трудно будет, мерзопакостно, а ничего с собой поделать не могу. Рюкзак давно готов, схватил и опять на месяц скитаний в балках, палатках, зимовьях, юртах, ярангах, чумах, на заимках…
— Мне это чувство знакомо по работе на морях. В путине судьбу проклинаешь, а вернёшься и как магнитом опять в океан тянет. Знаю: рыгать буду от качки, выть от тоски собачьей: по восемь–десять месяцев только небо и вода, а с нетерпением жду ухода в новое плавание… Я тебя понимаю, сам такой…
Олег подложил под голову свою куртку, улёгся на голом брезенте. Я набросил на него плащ. Сам накрылся пуховиком. Не столько от прохлады, сколько от нудящих по углам комаров.
— Спасибо, друг, не стоит беспокоиться, — устало пробормотал Олег. — Я привык спать где придётся. Да и ночь тёплая…
— Слышь, Олег, ты севернее Каргаска бывал?
— Спрашиваешь… До самого Салехарда и ещё дальше черти носили… В Амдерму даже как–то хрен занёс…
— Как там природа?
— А нет там никакой природы. Сплошная задница. Тальники, ивняки, лозняки, залитые водой… Карликовая берёзка кустится по склонам — разве это природа?
— А народ?
— Дерьмо! До села Александровское — путёвые люди, как здесь. А дальше вахтовики пошли… Стрежевой, Нижневартовск, Сургут… Скверный народец там: временщики, рвачи, хапуги…
— Ты и твоя бригада тоже вахтовики…
— Мы — томичи! Понял? Сибиряки, одним словом. А сибиряки — они и в Африке сибиряки. Добряки. А там хохлы, прибалты, азиры, урюки. Сброд всякий. Шелупонь… Козлы, короче. Впрочем, сам убедишься. Вообще–то, я бы не советовал тебе плыть дальше. Ничего нового не увидишь. Вода, кусты, плёсы. Поезжай на Тым, на Чулым, на Подкаменную Тунгуску. Вот где красотища!
— Мне до моря дойти надо. Мечта с детства.
— Блажь! Сомневаюсь, что дойдёшь. Забьёт где–нибудь в непроходимую протоку. Обратно против течения не выгребешься. Сгинешь. Или будешь куковать до зимы, пока лёд не станет. Кто тебя найдёт там? Давай спать, — сонно вздохнул Олег. — А рука перестала ныть… Спокойной ночи!
Невесёлую перспективу нарисовал мне бывалый геолог–изыскатель. Ладно. Поживём — увидим. Отступать поздно.
С подавленным, пессимистическим настроением я потушил фонарь.
Сон долго не шёл ко мне. Мешали комары и равномерное, с лёгким храпом, дыхание утомлённого соседа.
Утром, когда я проснулся, рядом со мной в палатке никого не было.
В испуге я хватился вещей. Бинокль, рюкзаки — всё на месте. Одиноко лежал аккуратно свёрнутый плащ. Я облегчённо вздохнул.
Прости, Олег, за чёрные мысли.
Солнце светило ярко. На реке гудели моторы. Грохотал портальный кран.
С затаённой грустью покидаю этот удивительный край неповторимого и очаровательного облика. Посему свой кратенький экскурс в его историю закончу на лирической ноте — песней «Медвежий мыс» на слова поэта Николая Якушева, опубликованной в книге «Земля Каргасокская».
Пролетая над рыжею ширью болот, Встретить хочется след человека, И когда на посадку идёт самолёт, Промелькнёт городок на двух реках. Пусть домами своими не очень высок, Но для многих он близок и дорог, Был Медвежий мысок — городок Каргасок, Завтра будет большой светлый город. Проплывая по глади обской синевы, Рыбаки здесь встречают рассветы. Над причалом портальные краны видны, И спешат к ним на крыльях «Ракеты». Здесь, в тайге, в буреломе сохатый, Обходя тут и там буровые пройдёт, И нарушит столетний покой вертолёт, Выполняя дела трудовые…Прощай, Каргасок — Медвежий мыс!
Иду дальше навстречу мне неизвестному, мною неизведанному, а куда, и сам не знаю. В Никуда! Впереди устье широкой и полноводной реки Васюган — левого притока Оби. Как–то пройду его?
«Весёлые ребята»
Таким иронично–шутливым прозвищем на флоте называли матросов и старшин третьего года службы. Почему они «весёлые», расскажу несколько позже, а сейчас беспрестанно, как лётчик в воздушном бою, верчу головой — в поисках мыска, островка, клочка суши, где можно пристать, подкачать лодки, укрыться от надвигающейся грозы.
С утра, как отвалил от Каргаска, стояла хорошая погода, но с обеда небо на северо–западе почернело. Заблистали молнии с далёкими раскатами грома. Скоро ливанул дождь, переходящий временами в мелкую морось. К вечеру дождь прекратился, подул ветерок, подсушивая обильно политые кустарники, деревья и травы.
Закутанный в офицерский прорезиненный плащ, я понуро грёбу вдоль нескончаемых тальников. День на исходе, а я ещё не нашёл подходящего прибежища для привала. Лодки стали вялыми, катамаран еле держится на плаву. Если продолжать плавание на полуспущенных баллонах, очень запросто среди ночи притонуть где–нибудь в водяных кущах. Принятие освежающей ванны в кромешной темноте совсем не входило в мои планы. Я молил Бога дать мне хоть махонький пятачок земной тверди, но полузатопленные кусты нескончаемо тянулись вдоль края реки. Что там за ними, далеко ли, близко ли суша — неизвестно. Высоченные заросли тонких и прямых ив настолько густы и плотны, что абсолютно непроходимы. Куда там африканским джунглям до этих сибирских дебрей! Какие прекрасные удилища можно из них делать! Гибкие, прочные, лёгкие, длинные и прямые: не уступят бамбуку.
Не до удилищ сейчас. Всё чаще с тревогой посматриваю на впалые бока лодок. Подкачиваю их, сжимая резиновый насос между ладоней. Руки быстро устают, а баллоны наполняются воздухом медленно. Зато быстро его выпускают. В том, что лодки слабо держат давление, я заметил ещё в начале плавания. Странно: перед отправлением тщательно проверял, намыливая и смачивая водой. Даже мельчайших пузырьков не находил. Сутками лодки стояли накачанными и не травили воздух. На воде же я замучился подкачивать их каждый час. А растресканными пальцами отвинтить крышки клапанов — сущее наказание. Приходится сжимать зубы от боли. Вероятнее всего, пробираясь в узких протоках сквозь кусты тальников, я проколол лодки торчащими сухими ветками. Дохлые лодки хлюпают при каждом гребке и черпают воду через край. Плыть на них — всё равно, что ехать на спущенных шинах — далеко не уедешь. Я уже начал паниковать, спешно напяливая на себя спасательный жилет. Но, слава Богу, стена тальника оборвалась, обнажив узкую полоску песка, со всех сторон окружённую водой. Голый островок шагов на двадцать в длину, на пять в ширину, зеленел мелкой, редкой травой. Этакий кусочек пустыни среди обского бескрайнего половодья. Ни плавника на нём для костра, ни кольев для палатки. Всё это я успел заметить, быстро подгребая к островку. Выбирать не приходится. И за такой ночлег надо благодарить Господа — всё же суша под ногами, не вода. Вместо кольев приспособил гик и верхушку мачты. За вёсла, воткнутые в песок, натянул растяжки. Уже в темноте, удобно устроившись в палатке, я отдыхал, слушая любимое радио «Россия». Ах, если бы не горящие огнём нарывающие пальцы, дёргающие током и достающие адской болью до кончиков волос. Не умру, конечно. Перетерплю. И таблетка пенталгина заглушит физическую боль. Но искусство требует жертв. За всё надо платить. За созерцание красот путешествия тоже.
Ладно… Завтра будет день, будет пища. Займусь починкой лодок, давно пора найти причину их спуска, хотя для этого придётся разобрать весь катамаран. Подштопаю одежду. Перетрясу рюкзаки. Место для отдыха — не фонтан, но дальше плыть на дырявом катамаране без починки невозможно. А посему гулять так гулять…
Я вскрыл банку говяжьей тушёнки, вытряхнул мясо в котелок, сыпанул туда сухариков и отвинтил крышку фляги со своим любимым вишнёвым ликёром.
— Ваше здоровье, друзья! Храни вас Господь, как хранит Он меня! Хорошо то, что хорошо кончается. Сегодня мне опять повезло. Ангел–хранитель вовремя подкинул этот горбатый островок, очень похожий на перевёрнутую вверх дном лодку–плоскодонку.