Рыцари морских глубин
Шрифт:
Ракетчики Петя Молчанов, Миша Горбунов, Валера Конарев, Коля Чепель, торпедисты Ваня Герасимов, Саня Моисеев, мотористы Коля Пироговский, Слава Скочков, трюмный машинист Гена Терёшкин, электрик Ваня Замула, кок Боря Пирожников и другие мои годки уже знали о моём возвращении на «К-136», с нетерпением ожидали прибытия катера.
И вот я на борту «Невы». Со всех сторон возгласы, восклицания.
— С возвращением, Генаха!
— Отъел ряшку в резервном экипаже! В объектив не влезет!
— Признавайся, сколько
Я смеюсь, еле успеваю пожимать дружески протянутые руки.
— Картошку мы там огуливали!
— Эх, меня бы в совхоз отправили! Хошь на один денёк, — притворно вздыхает Гена Терёшкин, самая известная личность на 15-й эскадре, снискавший славу «сексуального маньяка», «полового гиганта», «полового хищника», «полового гангстера», «полового рзбойника» — во всех экипажах его именовали по–разному. Своими прозвищами Терёшкин чрезвычайно гордился.
Наконец, после долгих распросов о моём житье–бытье в камчатском Питере — так многие здесь зовут Петропавловск — Камчатский — мы остались с Молчановым одни. Я угостил друга варёной сгущёнкой, прихваченной с буфета «Саратова». Петруха плеснул в кружку из маленькой самодельной фляжки грамм сто разведённого спирта.
Мы выпили за встречу, и я спросил:
— Трудно было в автономке?
— Жарища и духотища в отсеках неимоверная стояла… Мы же в тропиках шарились… Где–то возле острова Гуам шарились… На нём база америкосовская…
— Мы тоже наморячились… Но я бы лучше вместе с вами в автономку сходил. Твоя–то как? Пишет?
Не сразу ответил Петруха. В глазах грусть. На лице печаль. С наигранной весёлостью достал из кармана затёртое письмо.
— На–кось, паря, прочти. Чуть дуба не дал с тоски… За братуху мово родного ить замуж вышла, окаянная! — переходя на любимый казачий говор, вздыхая, делится со мной тяжким горем Петруха. На карточку Лидки смотрит, чуть не плачет. Я письмо от Мацаевой прочитал. Последнее её письмо из далёкой Москвы. Лидия с извинениями сообщала в нём, что вышла замуж за родного брата Петра, студента того же строительного института, где училась она.
Сидим, молчим, горюем. Старшина команды электриков Соловьёв мимо проходил. Здоровенный кудрявый парняга с кулаками–кувалдами, любитель выпить и подраться в увольнении. Фотографию увидел.
— Дай на фотку взглянуть.
Посмотрел, языком поцокал.
Хороша собой Лидка, что и говорить. Одна коса через плечо чего стоит!
— Замуж вышла… Не дождалась, как обещала, — забирая у Соловьёва фотографию, грустно сказал Петруха. Соловьёв с пониманием молчит, потом сочувственно спрашивает:
— Любишь её?
— Да…
— Очень?
Молчанов головой удручённо кивает:
— Очень…
— А ты представь её в гальюне. Представил?
— Ну…
— Сейчас любишь?
— Не–ет…
— Вот, видишь, какое простое лекарство от неразделённой любви.
— Идите вы… с вашим советом! — отмахнулся Петруха от Соловьёва, однако, скоро повеселел, и уж если мы в оставшиеся годы службы и заводили разговор о Мацаевой, то непременно с иронией.
— А ведь, надо признать, паря, и верно: как представлю на минуту Лидку, сидящую по нужде, всё — никакой любви! Как бабка пошептала! От–ить Соловей! Психо–олог! В мою башку такое вжисть бы не пришло!
Мой друг пригладил свой казачий чуб и круто переменил тему:
— Слыхал про Колю Черноусова?
— Без понятия… А чё?
— Боцману под краску бочка понадобилась… Коля на берегу пустую нашёл. Заглянул в неё — ничего не видно. Решил спичкой посветить… В лазарете сейчас на тральщике. Всё лицо опалил себе. Бочка–то из–под бензина была…
Скрытно от постороннего глаза растворялась в ночной темноте подводная лодка К-136, уходящая в одиночное автономное плавание.
Неприметно и одиноко плыву неизвестно куда я — странствующий отшельник, ненормальный чудик, вынужденный прервать повествование о флотской службе: слева, за тальниковым мысом, на берегу обширного залива показался Каргасок.
Пора заглянуть на чашку чая к аборигенам Севера.
Я спрятал дневик в планшет и налёг на вёсла.
Тетрадь четвёртая. Подводные мили
«Надежда и желание взаимно подстрекают друг друга, так что когда одно холодеет, то другое стынет, и когда одно разгорается, то закипает другое».
(Франческо Петрарка, «О презрении к миру», 1343 г.)
Земля Каргасокская
В сумерках угасающего дня размытый закатом горизонт обозначился в западной стороне тонкой полоской берега.
В очертаниях строений угадывался Каргасок. В переводе с языка коренных жителей–селькупов — Медвежий мыс. Обширный залив отделял меня от этого старинного сибирского села бывших царских и советских ссыльных. О том, что сюда насильно завозили на баржах политических осуждённых и без средств к существованию оставляли в тайге на «выживаемость», я узнал совершенно случайно. И вот как.
Когда, потеряв надежду добраться до Каргаска засветло, я уныло шевелил вёслами, удерживая плот носом к берегу, позади послышался надрывный вой моторной лодки. Он всё нарастал, и скоро моторка пронеслась мимо, развела волну. Вдруг развернулась, подрулила ко мне. Двигатель заглох. В вечерней тишине ещё шумела вода, вспененная её винтом, а лодка уже качалась у борта «Дика». Двое здоровяков в рыбацких куртках сидели в ней.
— Куда, старина путь держишь? — услышал я уже ставший привычным для меня вопрос. — Не надо ли чего?