Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
— Гуг, мы ничего такого не делали — ни о чем не забывали и ничего не говорили. Никому из нас и в голову не пришло болтать лишнее за пределами тайных покоев. Поверь, мы расспросили друг друга с пристрастием, надеясь вспомнить хоть какие-нибудь подробности, но оказалось, что никто из нас никогда и словом не обмолвился об ордене.
— И тем не менее ваши жены прознали о нем. — Гуг замолчал, изучая скорбно вытянувшиеся лица друзей. — А когда вы это обнаружили? Когда они к вам обратились с тем вопросом? Давно?
— Сегодня, — ответил, отводя глаза, Годфрей. — Днем, всего с час назад. И мы сразу пришли к тебе.
— А что они хотели узнать? Не торопитесь, подумайте хорошенько. Что именно им было нужно?
Пейн растерялся, покачал головой:
— Я… понятия не имею… не помню. Меня сковал такой ужас, когда я понял,
— То же было и со мной, — подтвердил Годфрей, хмурясь и устремив взгляд в пустоту. — Я не в силах был думать ни о чем, кроме вопроса Луизы… хотя я даже не помню, с какими словами она обратилась ко мне.
— Тогда давайте подойдем к этому иначе. Что вы сразу же им ответили?
— Ответили? Разве ты не понял, Гуг? Мы ровным счетом ничего им не сказали. За себя я ручаюсь, но, думаю, и Пейн тоже, раз он это утверждает. Это все не важно — хотя, наоборот, очень важно… Сейчас нас больше заботит, что теперь делать.
Гуг шумно вздохнул, внимательно посмотрел на обоих приятелей, покусал в раздумье губы, а потом грустно покачал головой:
— Что ж, на этот вопрос ответ уже есть… Пойдемте к моему отцу и спросим, что теперь делать. Он и подскажет — в том числе и то, что будет с вами обоими. Идти надо прямо сейчас. Вам, случайно, не пришло в голову предупредить жен пока не болтать об этом?
— Конечно, пришло, — отрезал Годфрей. — Мы были в смятении, но не до такой же степени, чтоб окончательно лишиться рассудка. Они больше никому не скажут, потому что мы наказали им молчать, и они видели, насколько мы рассержены.
— Прекрасно, теперь пойдем рассердим еще и моего отца. К счастью, он у себя. Я видел его всего час назад — как раз тогда, когда ваши жены интересовались вашим времяпрепровождением. Пойдем, поговорим с ним.
— Итак, насколько я понял из ваших объяснений, ваши жены расспрашивали, чем вы занимаетесь на собраниях, но вы не помните в точности, в каких именно словах?
Для человека, обнаружившего предательство в собственном семействе, барон держался с завидным самообладанием, и Гуг искренне восхитился отцовской выдержкой, представляя, какой гнев сейчас кипит и клокочет за этим напускным спокойствием. Скосив глаза на приятелей, он увидел, что те согласно кивнули.
— И вы оба утверждаете, что они знают — или хотя бы подозревают — о существовании ордена. Вы также непоколебимо уверены в том, что ни один из вас не мог им проговориться — ни по недомыслию или небрежности, ни по легкомыслию или неосторожности?
Те покачали головами.
— В таком случае, — продолжил Гуго, — если вы ни разу не сболтнули того, о чем болтать не следует — тут я принимаю ваши клятвы на веру, — тогда как ваши жены умудрились добыть эти самые сведения? Вы можете мне объяснить? — Барон нетерпеливо обернулся к сыну: — А ты можешь?
— Нет, отец.
Барон хмыкнул, а потом с горечью кивнул, словно отвечая сам себе.
— А я могу, — проворчал он, — поскольку догадываюсь, откуда ветер дует. Садитесь, вы все.
Когда молодые люди с удрученным видом уселись перед ним, барон опустился в свое кресло и, сложив руки на груди, обратился к сыну:
— Твоя мать могла их просветить.
Гуг и не заметил, как рот у него распахнулся сам собой, и он смог прийти в себя, только когда отец продолжил:
— Поразмыслите об этом, пошевелите мозгами, если еще не окончательно их растеряли. Подумайте, что нам всем только что стало известно, взвесьте все соображения и доводы, а затем смиритесь с тем, что подскажет вам ваша проницательность. Истина где-то неподалеку, прямо у вас под носом; она тут и была — только отныне вам предстоит ее принять и научиться жить с ее осознанием, какой бы нелепой она вам ни казалась… Мне в вашем возрасте пришлось столкнуться с той же проблемой, как рано или поздно приходится решать ее любому мужчине; для некоторых она — нелегкое испытание. Видите ли, жизнь убеждает нас в том, что женщины во многом отстают от нас. Они нужны для того, чтобы рожать нам сыновей и скрашивать наше существование, делая его более приятным. Разве не так? Мужчины, думаю, с этим согласятся. Как бы там ни было, женщинам все видится в совершенно ином свете, и их странное мировосприятие недоступно мужскому пониманию. Они и нас держат неизвестно
Барон умолк, по очереди оглядел трех молодых рыцарей и не сдержал улыбки:
— Я бы желал знать, не закрались ли у вас самих какие-либо вопросы, но, вероятно, для них еще не пришло время. Сейчас вам лучше спокойно взвесить все, что я вам сказал. Идите подумайте пока.
— A y меня есть вопрос, — заявил Годфрей и распрямил спину.
Разговор происходил тем же вечером. Все трое сидели на лугу, привалясь к обомшелому стволу дерева. Закатное солнце давно протянуло по траве длинные тени, а друзья уже который час размышляли над словами барона, храня молчание.
Гуг склонил голову набок и исподлобья посмотрел на приятеля.
— К моему отцу? Даже не знаю, где он сейчас может быть.
Не к твоему отцу, а к тебе самому, потому что именно ты штудируешь орденский устав и вообще ты у нас ученый человек…
Годфрей хмурился, и в его взгляде не было и намека на прежнее легкомыслие. Гуг удивленно поднял бровь, но потом кивнул с важностью, оценив искренность приятеля:
— Давай, спрашивай. Я, конечно, мало преуспел, но отвечу, если смогу. Что тебе нужно знать?
Годфрей еще посидел насупившись, очевидно обдумывая, как лучше выразить свою мысль, потом произнес:
— Ладно. Что ты сам думаешь о нашем обучении?
Гуг лежал не двигаясь, закрыв глаза, и молчал. Затем он повернулся, оперся на локоть и в упор посмотрел на Годфрея.
— Я не понимаю твоего вопроса. Ты хочешь знать мое мнение о знаниях, полученных нами с самого рождения? Если тебя это интересует, тогда давай сходим за учебными мечами, и я смогу пояснить это на деле. Здоровая усталость полезней, чем глупые разговоры.