Рыцари темного леса
Шрифт:
Нуада удивился, когда Дагда позвал его к себе после ежевечернего выступления. Старика поместили недалеко от хижины, где жили Нуада с Картией, и часовой пришел к поэту около полуночи.
— Не ходи, не надо, — сказала Картия. — Его дар от дьявола, и он, как верно говорит Решето, не может сказать ничего хорошего.
— Я редко встречал правдивых провидцев и не могу пренебречь таким дивом. Но я не стану спрашивать его о том, как умру. Не бойся за меня, Картия. — Нуада улыбнулся и поцеловал ее в щеку. — Я скоро.
Выйдя, он посмотрел на звезды. Поежился от холода и запахнулся в плащ. Часовой показал ему открытую дверь, за которой виднелся янтарный свет жаровни. Дагда сидел на коврике из козьей шкуры, поджав ноги, закрыв глаза и разведя руки в стороны. Нуада откашлялся и постучал по косяку двери.
— Входи, поэт. Располагайся, — открыв глаза, сказал Дагда, и Нуада затворил за собой дверь. Ни стульев, ни прочей мебели в хижине не было, и он сел на коврик рядом со стариком. — Не хочешь ли спросить меня о чем-нибудь.
— Нет, не хочу. У меня нет желания узнать день своей смерти.
— Почему же ты тогда пришел, когда я позвал? — спросил Дагда, пристально глядя на Нуаду темными глазами.
— Чтобы получше познакомиться с тобой. Мне хотелось бы сложить песню о твоих странствиях.
— Не все годится в песню, мой мальчик, и есть жизни, которые лучше оставить в тайне. Но в тебе есть нечто любопытное для меня. Знаешь ли ты о Цветах?
— Конечно, знаю, хотя и не владею ими. А что?
Старик, погладив свою белую бороду, встал и добавил хворосту на жаровню. Он казался Нуаде древним, как само время, но двигался плавно, почти грациозно, и на его тонких, но сильных руках не было старческих пятен.
— Цвета — порождение гармонии, — сказал он, — снова садясь рядом с поэтом. — Мы все влияем на них, добавляя им яркости или, наоборот, отнимая ее. Сейчас над Габалой крепнет и наливается Красный, и повсюду преобладают самые дурные чувства: алчность, похоть и себялюбие. Забота о других и сострадание стали редкостью. Не странно ли, что в этом лесу, населенном, казалось бы, одними злодеями, Красный почти не изменил своего прежнего состояния? Почему, по-твоему, это так?
— Не могу тебе ответить. Я всего лишь рассказчик истории.
— Умеешь ли ты различать цвета в людях? Можешь ли ты, заглянув человеку в глаза, узнать его душу?
— Нет — но ты, как видно, можешь.
— Да, я могу. Это мой дар и мое проклятие. Я был в этой деревушке в прошлом году, и Красный заливал ее целиком. Теперь он исчез, и здесь возобладал Белый. Известно тебе, почему?
— Ты снова задаешь мне тот же вопрос, и мне снова нечего ответить.
— Ответ в тебе самом. Я слышал вечером, как ты начиняешь их благородными мыслями — и паче всех эту крысу Решето. Ты как камень, упавший в стоячий пруд: круги от тебя расходятся до самых берегов. Подобному дару можно позавидовать.
— Я, право же, теряюсь. Ты хочешь сказать, что мои рассказы способны изменять людские сердца? Не верится что-то. Я, конечно, допускаю, что могу зажечь их на какое-то время, но наутро они почти не вспоминают об этом.
— Ошибаешься, Нуада. Человек — непростое животное. Его душа как губка, но впитывает она с разбором. Ударь его, и он разгневается, и душа его нальется кровью. Накорми его, приласкай — душа его смягчится, и ее цвет переменится. Слушая тебя, люди верят, что могут стать лучше и сильнее, чем они есть. Их души тянутся к Белому, и это твоя заслуга.
Нуада подумал немного.
— Так я неправильно поступаю?
— Вовсе нет. Ты, можно сказать, творишь чудеса. Человек есть то, чем он себя сознает. Но душа его всегда тянется к неведомому, к тому, чем он мог бы стать.
— Мне сдается, ты затеял этот разговор не просто так. А с какой-то целью, — обеспокоился Нуада.
— Верно, и ты сейчас узнаешь с какой. У тебя широкий выбор, Нуада. Я не мог бы сказать тебе то, что ты боишься услышать, ибо я не знаю. Так бывает с одним из тысячи. Ты можешь прожить еще лет пятьдесят, а можешь умереть через несколько дней. Все зависит от твоего выбора. Но ты человек приметный, и силы зла не оставят тебя в покое. Этого тебе не избежать. Король в безумии своем собрал армию и вознамерился истребить всех обитателей этого леса.
— Зачем? Здесь нет ничего, что бы ему угрожало, и богатой добычи тоже нет.
— Угроза есть: это ты. В это самое время король сидит в Макте со своими советниками. Они смотрят на Прибрежный лес и видят, как сильны там Белый и Зеленый и как их цвет, Красный, терпит поражение. Этого они допустить не могут — ведь Белый того и гляди возьмет верх.
— Значит, король и его рыцари не напрасно боятся поэта? Что за вздор.
— Я же говорю, что король безумен. Все злые люди не в ладах с разумом, Нуада. Весь вопрос в том, как в этом деле поступишь ты?
— Как поступлю? Да никак. Буду рассказывать свои истории, а весной отправлюсь в Цитаэрон.
— Ты правильно выбрал, — кивнул Дагда. — Там ты будешь жить долго и счастливо, и у тебя родится пятеро сыновей.
— Приятно слышать. Однако ты почему-то разочарован — я по глазам вижу.
— Вовсе нет. Ничто на свете не может удивить меня или разочаровать. Когда ты уедешь, Белый ослабеет, и Красный наверстает свое. Лес превратится в место бойни, и многие здесь умрут страшной смертью.
— А если я останусь, тут воцарятся мир и гармония? Сомневаюсь, Дагда.
— Ты правильно сомневаешься, но в этом случае хотя бы силы будут равными, и Белый сможет победить — с твоей помощью.
— И я опять-таки проживу пятьдесят лет и рожу пятерых сыновей? — Дагда промолчал, и поэт понимающе хмыкнул. — Я так и думал. Не честно с твоей стороны так давить на меня — я ведь тебе ничего плохого не сделал.
— Совсем наоборот, молодой человек. Ты сделал мне много хорошего. Я был не совсем искренен, сказав, что ничто на свете не может меня удивить. Странствуя по этому лесу, я встречал немало жестокости и зла. Для меня более чем приятно видеть, что Решето ведет себя как герой и нянчится со златокудрой малюткой. Ты сделал ему добро, и ради тебя он умрет достойно.