Рыцарство

Михайлова Ольга Николаевна

– Если ты хочешь, чтобы мы тебе поверили, - сказал он привидению, - то прочти вслух псалом: 'Помилуй мя, Боже, по великой милости Твоей'...

Но привидение оказалось не в силах сделать это, и тогда все увидели, что это был не покойник, а просто злой дух, задумавший сыграть с ними штуку.

Потом Энрико взял лютню, на которой, как оказалось, умел великолепно играть, и спел несколько старинных песен.

Тут на пороге появились Амадео ди Лангирано, Северино Ормани и Феличиано Чентурионе. Последний, увидев в кругу женщин Лучию, растерялся. Он не запрещал ей выходить в сад и гулять по замку, но она никуда не ходила. Сейчас он понял, что в покоях Чечилии она оказалась скорее всего по приглашению сестры,

и это помешало ему выразить недовольство по поводу её присутствия здесь. Между тем Амадео ди Лангирано склонился перед женщинами в галантном поклоне, уронил тонкий комплимент Лучии, заметив, что она прелестно выглядит. Вежливо поклонился Лучии Реканелли и Северино Ормани. Феличиано почувствовал себя неловко. Его девке было здесь не место, но обходительная учтивость друзей мешала ему увести Лучию. Однако, едва заметив его взгляд, Лучия торопливо поднялась, пробормотала, что ей давно пора и, неловко протиснувшись в дверь, исчезла.

В зале повисло неловкое молчание, Феличиано злился на сестру за приглашение Лучии, но высказать недовольство вслух не мог - не было повода, да и взгляд сестрицы, сильно напомнивший взгляд Катарины Пассано, мешал высказаться. При этом поспешный уход Лучии ему, как ни странно, тоже не понравился. Все выглядело так, словно она испугалась его. Неловкость невольно усугубил и Северино Ормани, который видел Лучию впервые.

– Так это и есть сестра Реканелли?
– изумленно спросил он.
– Такая красавица, - Ормани подлинно удивился. Семейка Реканелли сохранилась в его памяти тремя грубыми солдафонами и их озлобленным отцом, девица же, утончённая и изысканная, казалась рождённой от других отца и матери.

Чентурионе, радуясь возможности сменить тему разговора, сообщил донне Делии, что они заезжали в монастырь, и там настоятель передал им письмо от Раймондо, пребывавшего в Болонье, брат передает привет ей и донне Чечилии. Раймондо вернётся к навечерию четверга. Все расселись возле камина, друзья предложили Феличиано партию в шахматы, но он сказал, что пойдет к себе.

Шагая темными замковыми коридорами, он привычной дорогой свернул к Лучии. Девка сидела у камина с молитвенником и котом, примостившимся рядом. Она не думала, что Чентурионе будет ругать её за то, что она согласилась по приглашению Чечилии зайти к ней, но если бы он и отругал её - ей было всё равно. Лучия была огорчена и расстроена, и понимала причину угнездившейся в ней боли. Мессир Энрико Крочиато показался ей удивительно обаятельным человеком. Настоящий рыцарь и изящный кавалер. И как любит Чечилию! Как ласков к ней... 'Моя Кисочка...' А как смотрел на свою жену мессир Лангирано! Лучии хотелось плакать, но она знала, что граф не любит слёз и пересилила себя.

Чентурионе действительно не собирался ничего говорить девке. Синьор Оттавио сказал, что для ребенка нужно, чтобы мать была весела, ничем не огорчалась, и он стремился исполнить любое её желание. Тут он сам заметил, что девка опечалена чем-то, и заволновался.

– У тебя ничего не болит? Что с тобой?

У Лучии болело сердце, но говорить об этом графу она не хотела. Она сменила тему.

– Ничего. А мессир Амадео и мессир Энрико ваши друзья?

Чентурионе удивился, но охотно ответил.

– Да, их отцы были вассалами моего отца, и они выросли в замке. Амадео я знаю с пяти лет, а Северино Ормани и Энрико Крочиато - сколько себя помню. Есть еще Донато ди Романо, в монашестве - Раймондо. А сегодня мои друзья все породнились. Сестра Раймондо вышла за Амадео, сестра Энрико - за Северино, а вот моя сестрица, хоть могла выйти за кого угодно, предпочла Энрико.

Лучия улыбнулась.

– Она права. Мессир Энрико настоящий рыцарь. У него такой красивый голос, он так талантлив, так интересно рассказывает и прекрасно поет, так обаятелен и учтив!

Чентурионе

усмехнулся.

– Этого не отнять. Он дамский угодник, с юности девицам нравился, да и сегодня с любой шлюхой раскланивается...

Это было ненарочито. Феличиано вспомнил Эннанту в их юности, и не понял, почему девка вдруг побледнела и умолкла, потом молча подошла к кровати, и легла, прервав разговор. Ему было немного неприятно, что в его присутствии она столь лестно отозвалась о другом, но обидеть её не хотел, и понял, что она приняла его слова на свой счёт, далеко не сразу.

Тут растерялся. Чёрт, он расстроил ее! Он же не хотел!! Он же не о ней! Он вовсе не считал её шлюхой, зачем? Он взял его чистой... Он не хотел обидеть её! Но объяснить ничего не мог, она, кажется, уже засыпала, чего ж бередить-то? Чентурионе, растерянный и раздраженный, просто тихо сидел у камина, не зная, что делать, и лег только тогда, когда услышал её мерное дыхание.

На Амадео Лангирано сцена в покоях Чечилии произвела двойственное впечатление. Он видел, что Лучия выглядит здоровой и роскошно одета, но явный испуг и быстрый уход при виде Чентурионе не понравился ему. Он недоумевал, но именно поведению друга. Женщина, которая носил твоё дитя, была в его глазах священна. Но Феличиано по-прежнему звал Лучию в приватных разговорах 'девкой', и сам никогда о ней не заговаривал. Через несколько дней за трапезой на охоте в лесу Амадео поинтересовался этим у Энрико, который знал Феличиано лучше других.

– Почему так, Рико?

Тот поморщился.

– Он же развратник. Что ждать иного?

Амадео обомлел этим странным словам.

– Чино? Господи, Энрико, побойся Бога! Вы же гуляли вместе...

Крочиато не обиделся, но покачал головой.

– Да, нет, ты не понимаешь. Не в гульбе дело, Амадео. Клянусь всеми святыми, я никогда не влезал на сеновал с бабой, если не загоралось сердце. Я блудил, но не развратничал. Феличиано же не загорался никогда. Я знаю парней, вроде Гвидо Навоно, тот мог влюбиться в женскую грудь или ножку, так и женился, кажется, не на девке, а на красивой попке. Но Гвидо не развратник, а дурак. А Чино, прости меня, Господи, именно развратник, ему было абсолютно все равно на какую лечь, и утонуть в разврате ему мешали только властолюбие и деятельная натура. Он любит управлять больше, чем баб покрывать.

– Но... он же способен любить! Он любил брата, он любит нас...

– На женщин это не распространяется, - Энрико погрустнел.
– Мне жаль эту девочку, но он никогда её не полюбит. Не обольщайся. Сегодня тело его остывает, плотские порывы юности позади, но душа, которая не зажглась юностью, не воспламенится уже никогда.

– Бедная девочка...

– Чечилия и я - мы не позволим ему плохо обойтись с ней. Если он поступит... не по-рыцарски - я сам обеспечу ей возможность жить достойно.

Амадео пришлось удовольствоваться этими словами.

Март между тем был на исходе, и сам Амадео волновался все больше. Он заметно нервничал, ронял все из рук, пугался призраков собственного воображения. Он хотел ребёнка, мечтал о нём, но теперь понимал, что самое главное для него - благополучие Делии. Господи, ну почему слабые женщины несут эту ношу, которую ты, как не хотел бы, не можешь облегчить? Вернувшийся из Болоньи шурин Раймондо успокаивал его. Нужно молиться - и всё будет благополучно, уверял он зятя. Его легкомысленная уверенность в удачном исходе родов только усугубляла беспокойство Амадео, но он следовал благим советам Раймондо и молился часами. Ожидание его пришлось на Страстную неделю, он трепетал, и скорбь от переживания мук Спасителя слилась в нем с личными скорбями и страхами. Господи, спаси и сохрани! На Пасхальной службе он молился истово, потом они с Раймондо разговелись и подняли тост за воскресшего Господа.