Рыцарство
Шрифт:
– Сидишь, нехристь? Родила...
Чентурионе, не чувствуя под собой ног, сделал несколько шагов к двери и замер, пылающими глазами глядя на кормилицу. Он хотел спросить, кто родился, но язык не шевелился, а губы одеревенели. Катарина же обронила, что он может заглянуть. Феличиано, шатаясь, как пьяный, подошел ближе и вцепился в ручку двери, пытаясь отдышаться. Его сковал страх. Почему чёртова старая бестия не говорит... что... что там? Наконец пересилил себя и осторожно заглянул внутрь.
Лучия, покрасневшая и потная, откинулась на подушках, прикрытая белой простыней. Доктор сидел рядом и что-то тихо говорил ей. Служанки убирали окровавленные простыни. В серебряном тазу служанка и кормилица, молодая девка с налитой грудью, обмывали младенца. Раздавалось мяуканье, но теперь Чентурионе понял, что это вовсе не Корсаро. Плакал ребёнок. Его ребёнок. Потом всё смолкло, новорождённый затих. Служанка обмотала его чистой тряпицей, и тут Чентурионе нашёл в себе силы протиснуться в дверь и кинулся к младенцу. Его заметил и синьор Оттавио, поднялся навстречу, поздравил с рождением сына. Пол снова закружился под ногами Чентурионе, но он непомерным усилием воли сдержал дурноту. Несколько минут, опираясь на столбец полога, молчал, пережидая приступ слабости, потом торопливо потребовал показать ему ребенка. Новорожденного раскрыли. Феличиано в ужасе отшатнулся.
– Что... что это с ним?
Синьор Оттавио пожал плечами. Ничего. Прелестный малыш. Полненький и здоровый.
– А... почему...
– Чентурионе еле мог дышать, - а почему он такой красный?
– Нет, вы только посмотрите на этого дурня, - раздался откуда-то сбоку голос Катарины и странно расслабил Феличиано, - красный! А ты сам-то из утробы-то не таким разве вылез? Думаешь, в короне и порфире, белым, как сметана? Точно таким и был.
Чентурионе перевёл дыхание. Таким же... Он ещё не ощущал счастье, но оно уже проступало...
– А когда он будет ходить?
– ляпнул он, не подумав.
– О, мужичье...Месяца через три головку только держать начнёт ровно, потом на животик переворачиваться, месяцев через шесть поползет, к году на ножки станет и ходить начнет, а там, глядишь, и бегать. Вместо того, чтобы глупости спрашивать, лучше бы имя сыну дал... крестить-то как будешь?
Первый страх Феличиано перед крохотным кусочком мяса, его младенцем, прошёл. Он пожелал взять его на руки и служанка, осторожно поддерживая, протянула ему малыша. Теперь Чентурионе вгляделся в личико младенца: тоненькие темные бровки, слипшиеся реснички, крохотный ротик и носик - тоже махонький, но острый, с четко очерченными ноздрями. Его нос! Его лоб, высокий, с впадинами висков. Подбородочек с маленькой ямкой. Такой же, как у него! Феличиано Чентурионе снова затопила волна слабости и счастья. Сын... Наследник!
– А? что?
– он помнил, что Катарина о чем-то спросила его, - ах, да... имя...
– До этого Чентурионе боялся и помыслить об имени, опасался сглазить счастье, но теперь... Он чуть прижал ребенка к груди. Теперь с ним был Бог, и Бог был милосерден к нему и к роду его.
– Его будут звать Эммануэле, ибо с нами Бог, - резко произнес Феличиано и вдохнул полной грудью.
Никто не возразил. Катарина думала, что Феличиано наречёт ребенка Амброджо, но опасалась, что он даст сыну имя Челестино, и хотела отговорить его от этого, но раз он выбрал иное...
Стало быть, малыш Лелло, крошка Лино.
Тут граф обернулся к Лучии Реканелли. Господи, он и забыл о ней, сейчас Чентурионе было не до неё. Он торопливо подошёл, сказал несколько мягких слов о том, как счастлив. Тут Катарина обронила, что хочет отпустить одну кормилицу назад в город. У Лучии молока в изобилии, Анна будет кормить через раз, Антонелла не нужна. Он растерялся, мысль о том, что Лучия всё ещё нужна ребенку, и её придется держать в замке, не порадовала, но и не огорчила Чентурионе.
Его сегодня, в этот дивный воскресный день, день его воскресения и счастья, ничего не могло огорчить.
Он с достоинством кивнул, разрешив Катарине управляться, как она находит нужным, велел беречь ребёнка как зеницу ока, мысленно уже перебирая нужды наступившего первого дня новой жизни, дня радости и ликования. Торжественная благодарственная месса. Собрать друзей на застолье. Подготовить всё к крестинам сынка. Городские торжества...
И все задуманное воплотилось. В большом зале замка на складных козлах установили столы. Угощенья были разнообразны и обильны. За зажаренным целиком оленем появлялись окорока дикого кабана, медвежатина, жареные павлины и лебеди, громадные пироги с начинкой из дичи. Мясо поливалось соусом из перца и гвоздики, и вина текли рекой, а бродячие гистрионы под аккомпанемент лютни, арфы и виолы распевали песни ликования. Были поцелуи и объятия друзей, звон стаканов и вкус лучших вин, выпиваемых за здоровье малыша Эммануэле, потом он сам, жмурящийся и улыбающийся в крестильной купели, и Феличиано, в алой мантии до пят в графской короне в молитвенном исступлении благодарящий Господа, и веселая толпа горожан, ликующая по поводу рождения наследника, совпавшего с весенним праздником Вознесения...
Глава 30.
Северино Ормани был искренне рад счастью друга Феличиано, но сам после восьми месяцев супружеской жизни был печален. Ему было тяжело с Бьянкой. Но изливаемое Северино с осеннего праздника семя дало всходы и вздуло живот жены, в июле Северино Ормани тоже ждал первенца. Он отдалился от супруги, говоря о боязни повредить малышу, но это привело Бьянку в состояние смятённое и истеричное, она была уверена, что если Северино нет дома - это значит, что он с другой. Напрасны были уверения брата Энрико, что мессир Ормани проводит время с ним и с графом Феличиано, а если его нет с ними, то он с епископом Раймондо, не действовали вразумления Чечилии. Беременность истерзала Бьянку не телесными тяготами, ибо носила она легко, но она окончательно обнажила для неё ужас её жизни. Раньше она обманывала себя тем, что господин все же любит её, просто скрывает под внешним равнодушием чувство к ней, она блаженствовала с ним ночами и ей казалось, что она нужна ему. Теперь Бьянка впервые поняла правду, жуткую и страшную.
Северино не нуждается в ней, она в тягость ему. Когда он не может взять её тело, она для него - ничто. А ведь когда-то он ходил за ней тенью и смотрел глазами, полными любви...
Бьянка понимала, что сама виновата, просто была дурочкой. Почему, почему на ней этот странный крест нелюбви? Её не любил Пьетро Сордиано, предпочтя ей другую, её не любит и Северино Ормани, просто тяготясь ею. Что в ней такого, что отвращает мужчин? Что такого в Делии, что по ней сходил с ума Пьетро и почему её боготворит муж? Почему любима Чечилия? Теперь Бьянка не была той горделивой глупышкой, что считала себя умнее всех, и смиренно спросила подругу о том, чего не могла понять.
– Почему он не любит меня, Чечилетта?
– глаза несчастной налились слезами, - я же ... я же на всё готова ради него! Почему? Может... но нет. У него нет другой, я всё выдумываю. Просто я не нужна ему. Совсем не нужна. Я виновата перед ним, я знаю, я вышла за него без любви, но ведь я... я была глупой, Энрико прав. Если бы я сразу послушалась его и стала бы женой Северино - как бы я была счастлива...
Чечилия успокаивала её.
– Не расстраивайся, тебе это вредно. Всё ещё переменится, родится ребенок...