Рыцарство
Шрифт:
Ничего. Теперь он попляшет...
Лучия тщательно просушила и расчесала струящиеся волосы, взбив их в пышную гриву, заколола дорогими заколками. Чуть двинула бедрами и понаблюдала, как колышется налитая грудь. Торопливо залезла в сундук, вынув тонкую белую рубашку, светящуюся насквозь. Бросила её на перекладину рядом с ванной и, укутавшись полотенцем, села перед камином. Мысли её текли спокойно, она обдумывала варианты и взвешивала возможности.
Её малыш уже начинал переворачиваться на животик, в субботу Феличиано по этому поводу устроил праздник для узкого круга друзей. Её не позвали. Ещё вчера воспоминание об
Лучия вдруг услышала, что говорит вслух и вздрогнула - тембр её голоса тоже поменялся: в нём переливались демонические хрипы и райские колокольчики. Голос стал ниже на две октавы.
Ну, и Бог с ним.
Однако, как действовать? Она не могла позволить себе ошибиться. Итак, какова её цель? Цель в этом городе и замке, где правит ненавистный и любимый Чентурионе? Он - отец её ребенка. Будущего графа Эммануэле Чентурионе. Этого не изменить. Но она - мать этого будущего графа. Лучия распрямилась. И значит, на праздниках малыша она должна сидеть на самом почетном месте, на возвышении! Пусть ниже графа, но рядом с ним!! И она будет там сидеть! Она будет графиней!!! Сердце Лучии пылало. Она выпрямилась звенящей струной.
Дом в Парме и тысяча золотых?? Посмотрим...
...Феличиано Чентурионе вернулся с охоты в настроении спокойном и безмятежном. Поющая радость отцовства, истой мужественности подымала его как дрожжами. Он улыбался осеннему солнцу, звукам охотничьего рога. Как там его малыш? Сынок, чадо мое! Лелло, любимая крошка! Он торопливо сбежал по ступеням в детскую, но тут остановился.
'Там, где лунный гиблый свет
Даль ночная струит во мгле,
Не мелькал бы ты, дуралей, -
глупо шляться при луне...'
Где-то недалеко слышалось пение, женский, низкий и пагубный голос, словно заговор, напевал рефрен старинной песни, сладкой и царапающей душу. Голос шёл из комнаты Лучии. Она заметила, что охотники вернулись, и видела, как Чентурионе направился к лестнице, ведущей в детскую. Феличиано с изумлением заглянул в её комнату, и Лучия, заслышав его шаги, вылезла из ванны, куда незадолго до того погрузилась, продолжая напевать, вышла из-за занавеса и потянулась за прозрачной рубашкой на перекладине. Она не беспокоилась о грациозности своих движений: сила женственности распирала её. Она видела, что Феличиано пожирает её изумлёнными глазами, но сделала вид, что не заметила его. Снова, повернувшись спиной к двери, заколола загодя распущенные волосы, вытерлась, стоя напротив красного бархата занавеса и огромного венецианского зеркала, вскинула руки вверх - и прозрачный генуэзский батист покрыл её тело, как легкое облако - солнце. Он пела.
'Тени пляшут на стене
На забаву сатане,
Заплутаешь в бузине:
глупо шляться при луне...'
Феличиано Чентурионе бездумно сделал шаг вперёд, и тут она сочла нужным заметить его и смутиться.
– О, это ты? Пришёл к малышу? Он пытался ползти...
– Лучия улыбнулась, - иди, он ещё не спит...- и она легкой рукой подтолкнула его к дверям.
'Ты капкана в темноте
не заметишь на траве,
попадешься, дуралей, -
глупо шляться при луне...'
Феличиано был растерян, и отец в нём на миг уступил место мужчине. Чентурионе не узнавал свою наложницу, которую знал, как свою руку. После родов он ни разу не возжелал ее, вообще не замечая. Лучия была ему не нужна. И вот оказывается, роды пошли ей на пользу... Округлилась-то как, бестия, зло подумал он, отъелась-то как, лучится аж! Лучия не обращала на него внимания, по-прежнему тихо напевая и осторожно протягивая нити на полотне. Феличиано почувствовал, что злится - чёрт, он снова захотел эту девку! Но он дал ей свободу - и сейчас, когда на сундуке лежали купчая и деньги, взять её снова - значило унизить себя.
Он гордо развернулся и вышел.
Лучия несколько минут размышляла, потом поднялась, надела поверх рубашки темное коричневое платье из флорентийского бархата с большим вырезом на шнурке, удобном для кормления малыша и тихо ушла из комнаты, взяв книги, что приносила ей Чечилия. Спустилась по лестнице вниз к подруге, вернув ей книги.
– Дай мне ещё что-нибудь.
Чечилия кивнула и повела её к дубовой двери книжного собрания, но ещё в коридоре у окна заметила, что с Лучией произошло что-то странное.
– Что с тобой? Ты на себя сегодня не похожа...
Лучия только улыбнулась, она опасалась слишком умной Чечилии. Пока та не стала её золовкой, Лучия считала откровенность излишней. Она спросила о книгах, которые по мнению Чечилии, ей стоило прочитать и в разговорах прошли полчаса. На прощание Чечилия проронила, что ей жаль, что у них с Феличиано не складывается.
– Когда ты затяжелела, он так ликовал. Раньше ни одна не понесла от него, он, мне кажется, так страдал из-за этого...
Лучия молча окинула её взглядом и ничего не ответила. Подходило время её кормления, и она направилась в детскую, заметив вдруг, и весьма кстати, что за колонной возле её покоев мелькнул алый плащ Чентурионе. Сердце её забилось отчетливо и резко. Он не ушёл. Он ждал, пока она вернётся.
Хорошо.
Катерина уже распеленывала малыша, и Лучия невольно улыбнулась: за последние месяцы малыш стал очень хорошеньким, бело-розовым прелестным херувимом, забавно сучил ножками и лепетал что-то на своем ангельском языке. В глазах Лучии снова блеснула молния. И Чентурионе рассчитывал, что она оставит ему своего ребёнка? Она глубоко вздохнула. За окном стемнело, и в небе проступила всё та же белая луна, похожая на серебряную монету. Лучия покормила малыша, лениво смотрела, как Катерина заботливо уложила его, промурлыкала Лелло песенку и, когда он уснул, взяла книги.
Неожиданно Катерина, глядя на неё исподлобья, спросила, правда ли, что Чино ... подарил ей дом в Парме и хочет, чтобы она уехала? Лучия остановилась, опустила глаза. Она не хотела ни подтверждать, ни опровергать это. Сегодняшняя ночь, эта луна должна бросить на стол кости, жребий её судьбы. Но, что бы ни выпало, - не Чино решать, что ей делать. Лучия ледяным тоном проронила, что в её спальне валяется какая-то бумага и мешок с монетами. Ей было ещё недосуг прочитать, что там. Старуха проводила её недоуменным, почти испуганным взглядом.