Рыцарство
Шрифт:
– Cristo `e risorto dai morti, con la sua Morte ha calpestato la Morte donando, la vita ai giacenti nei sepolcri!
– ликовала во дворе храма толпа.
Не успели они выпить, как на пороге кельи Раймондо возник запыхавшийся слуга Амадео и сообщил, что еще в навечерие субботы у госпожи начались роды, вызвали доктора и повитуху, но доктора нашли не сразу, а когда он прибежал, госпожа уже разродилась, как раз в третьем часу ночи по Воскресении Господнем... Донна Лоренца прислала за ними обоими, а ему распорядилась заказать молебен благодарственный....
– Господи, Руфино!
– взмолился растерянный Амадео, - не тараторь...
– Кого родила госпожа-то?
– деловито вмешался епископ.
Слуга, бывший в курсе семейных ожиданий, улыбнулся.
– Донна Лоренца редко бывает неправой... Дочка у вас, мессир Амадео.
Амадео опустился на стул, почувствовав, что руки предательски трясутся. Раймондо растерянно пожал плечами. Неужто сон обманул его? Он же крестил мальчика! Но времени оба терять не стали, кинулись домой.
Делия была бледна, но уже спокойна, повитуха и доктор уверили её, что новорожденная здорова и с ней все благополучно. Донна Лангирано ликовала - она всегда мечтала о внучке, и вот - как по заказу! Раймондо был недоволен, но при донне Лоренце предпочитал не высказываться, Амадео же, поняв, что все позади, возликовал. Он был рад дочурке ничуть не меньше, чем обрадовался бы сыну. Рожденный на Пасху - счастливец, и родня всю пасхальную неделю торжествовала вдвойне.
В мартовский послепасхальный день Феличиано Чентурионе вошел в комнату к Лучии и сказал ей, что должен отлучиться в город. Супруга его друга, мессира Амадео ди Лангирано, разрешилась от бремени дочкой. В семье большой праздник, мессир Амадео и его мать просто счастливы, но сама донна Делия огорчена - она мечтала о сыне. Лучия улыбнулась, но едва он ушёл, загрустила. Делия... красивая, умная... У Лучии были самые лучшие воспоминания о ней, но мысли о том, как по-разному сложились их судьбы, были печальны. Ещё более печален был этот вечер, вечер без Феличиано. Он где-то там, в городе, веселится, а она и носа за пределы сада показать не может...
Почувствовав, что может расплакаться, Лучия торопливо подозвала Корсаро.
Надо сказать, что Феличиано Чентурионе запомнил слова девки Реканелли, её похвалы Энрико Крочиато. Они задели его, оцарапали его гордость и уязвили самолюбие. 'Настоящий рыцарь... такой красивый голос, он так талантлив, так интересно рассказывает и прекрасно поет, так обаятелен и учтив...' Это восхищение как бы означало, что его-то рыцарем не назовешь, и талантов у него нет, и о галантности представления не имеет! Пакостнее же всего было то, что иногда он давал повод так думать. Но, видит Бог, не мог же он знать, что девка понесёт! Ну, ничего. Он докажет ей, что умеет быть галантным. К тому же Чентурионе чувствовал себя виноватым за свою грубую фразу об Энрико. Он взревновал, и невольно обидел девку. Он не называл её шлюхой, да и не считал её таковой. Почему шлюха? Скучная обидчивая дура - да, но почему шлюха-то? Феличиано велел принести в покои гитару и лютню, дарил ей подснежники - целыми охапками, пел и рассказывал забавные истории, играл с котом Корсаро и гулял в прекрасном весеннем саду. Девка могла часами сидеть у маленькой заводи и слушать цикад. Как-то проговорила:
– Иногда кажется, что рой насекомых словно бубнит Книгу Числ, мне в монастыре казалось, что, если вслушаться, можно постичь смысл, понять строй этих звуков...
В этот год весна рано вступила в свои права, вновь загудел звучный рой насекомых, распевая свои нескончаемые весенние серенады, и под окном расцвел миндаль. Феличиано обожал весну - она молодила его. Девка, с которой он теперь был учтив и обходителен, как с королевой, тоже радовалась весне. Незаметно промелькнул еще месяц. Лучия часто днём слышала визг пилы и удары молотка, из коридора доносился приятный запах свежей древесины. Не понимая, что там делают, она спросила о том графа Чентурионе. Тот с готовностью ответил, что это обшивают дубовыми панелями детскую для малыша. Это будет самая теплая и красивая комната в замке. Лучия опустила глаза. Живот её вырос и округлился, младенец часто шевелился в утробе, Чентурионе вечером в темноте осторожно припадал к животу ухом и подолгу слушал жизнь малыша.
С самой Лучией произошла перемена. Она перестала бояться графа Феличиано Чентурионе. Все последнее время он постоянно ел с ней за одним столом, развлекал её, был нежен и обходителен, почти как мессир Энрико. Ночью лежал рядом. Лучия не понимала, куда девался тот негодяй, что обесчестил её и так долго издевался над ней, теперь он был воплощением рыцарства и галантности. Лучии было ясно, что он подлинно желает этого ребенка и не намерен причинять ему зла: для младенца была сделана роскошная люлька, граф потребовал от Катерины найти к нужному сроку двух кормилиц, по малейшему поводу посылал за врачом. Младенец занимал все его мысли. Иногда ночами, когда граф думал, что она спит, он молился. В полночной тиши Феличиано Чентурионе умолял Бога о младенце мужеского пола. За все время, прошедшее с его обморока в каморке, он ни разу не соединялся с ней, но делал все для её удобства и покоя.
Однажды он не пришел в спальню. Лучия ощутила странную тоску, почему-то стало страшно и одиноко. Феличиано появился на следующий день, пояснил, что у его друга мессира Ормани был день Ангела, он немного выпил и боялся ненароком потревожить малыша. На следующий день, точнее, под утро, Лучия проснулась за час до рассвета: её разбудил слуга, добавивший дров в камин и на цыпочках удалившийся. Ей не хотелось спать, и Лучия обернулась на Феличиано Чентурионе. Он спал, закинув за голову руку, и мышцы рук были обрисованы предутренними тенями, белокурые локоны раскинуты по подушке, лицо было спокойно и кротко.
Он был очень красив.
Она уже не упрекала его в жестокости, но не понимала, что могло заставить рыцаря поступить так? Катарина рассказала ей подробности случившегося на Богородичный праздник, Лучия слушала молча. Но постепенно события прошлого лета отодвинулись в её памяти куда-то вдаль, она с некоторым страхом ждала роды, слушала советы Катерины, и то, что граф постоянно был рядом, теперь успокаивало её. Феличиано Чентурионе был весел и остроумен, умел быть забавным и душевным, нежным и заботливым.
Глава 29.
Мессир Крочиато, по мнению графа Чентурионе, был верным другом и настоящим рыцарем. Челядь в замке считала его рачительным управляющим и честным казначеем. Его самый близкий друг мессир Ормани полагал, что Энрико - умён, порядочен и благороден. И вот только за одну неделю этот уважаемый человек был трижды обозван дураком. Причём, добро бы это определение уронили глупцы и неучи, с чьим мнением и считаться-то не стоило бы, так нет же! Сказано это было таким авторитетным в Сан-Лоренцо человеком, как доктор Оттавио Павезе! В этом мнении его поддержали епископ Раймондо ди Романо и Катарина Пассано, коих тоже никто и никогда в олухах не числил. Как же это могло случиться?
Причина такого афронта была в том, что мессир Крочиато вёл себя совершенно по-дурацки.
Когда приблизился срок родов Чечилии, мессиру Энрико приснился страшный сон. Просто кошмар. Казначей видел, будто он привез с мельницы большой мешок муки и спрятал его в подпол, потом велел служанке испечь пирог с перепелками, и когда та принесла его на блюде, пирог развалился у него в руках на два куска! Энрико воспринял это как знак беды, испуганно подумав, что развалится его счастье.
Его счастье - это Чечилия...