Рылеев

Афанасьев Виктор Васильевич

Северное общество было малочисленным, и старые члены не спешили принимать новых. А тут как раз подоспел указ Александра I о запрещении масонских лож и тайных обществ — ответственность, естественно, возросла. Умеренные члены Северного общества стали вести себя очень осмотрительно.

По правилам конспирации, принятым в Северном обществе, Рылеев еще долгое время — несколько месяцев — не знал других членов, тем более состава Думы, состоящей из трех директоров. Но вокруг него самого стала быстро возникать особая отрасль общества — рылеевская. Позднее, на следствии, возник даже термин «общество Рылеева» — и в самом деле, влияние Рылеева было так велико, что он исподволь занял в столичной революционной организации ведущее место (и тем более с декабря 1824 года, когда он вошел в Думу).

Трубецкой счел даже, что Северное общество распалось и на его месте возникло новое — рылеевское.

Тот же Греч, вспоминая бурные 1820-е

годы, рисует Рылеева неким злодеем, главарем шайки: «Батеньков пошел в заговор Рылеева… Александр Бестужев… познакомившись с Рылеевым, заразился его нелепыми идеями… Пущин… познакомился, на беду свою, с Рылеевым, увлекся его сумасбродством и фанатизмом… Штейнгель, на беду, познакомился с Рылеевым и пристал к ним… Оболенский… увлечен был в омут Рылеевым и погиб».

По мнению Пущина и Рылеева, нужно было произвести в России переворот, а затем, собрав депутатов от всех сословий, определить форму нового государственного правления. Это должна была быть республика.

Уже в 1823 году Рылеев участвует в двух крупных совещаниях в Петербурге. Одно состоялось на квартире полковника Митькова на Васильевском острове с участием Пущина, И. Муравьева, Оболенского, Тургенева, Трубецкого, Поджио. В связи с этим совещанием Поджио сказал о Рылееве: «В нем я видел человека, исполненного решимости». Другое совещание, также в декабре, было на квартире Рылеева, где собрались Митьков, Н. Муравьев, М. Муравьев-Апостол, Оболенский, Нарышкин, Тургенев и Трубецкой. М. Муравьев-Апостол отметил, что Рылеев в это время был «в полном революционном духе».

Единственным программным документом Северного общества была «Конституция» Никиты Муравьева, которую он перерабатывал постоянно, обсуждая ее с членами организации. До 1821 года Муравьев (остававшийся главой Северного общества до 1824 года) высказывался за республиканское правление, за истребление царской семьи и революционную диктатуру. К 1822 году, в результате усиления реакции в Европе и в России, он начинает переходить на позиции умеренного либерализма, что отразилось и на его «Конституции» — она стала проектом государственного устройства с ограниченной монархией. В 1824 и 1825 годах в результате обсуждений и споров (в них участвовал и Рылеев — сохранился экземпляр этого документа с его пометками) возникли еще редакции «Конституции», но она, по словам самого Муравьева, одобрена была только старейшими членами Северного общества, то есть не Рылеевым и не теми членами, которые были приняты им за 1823–1825 годы. «Старых» членов в Северном обществе насчитывалось около десятка, а новых — более пятидесяти.

«Солдатами Рылеева» считали себя (по словам Батенькова) братья Бестужевы (Александр, Николай, Петр, Михаил), Торсон, Одоевский, Якубович, Каховский, Репин, Розен, братья Кюхельбекеры, Штейнгель, братья Беляевы, Арбузов.

Из «старейших» — член Думы, один из директоров Северного общества, офицер лейб-гвардии артиллерийской бригады князь Евгений Оболенский, к 1823 году утративший политическую активность, сближается с Рылеевым и с новым рвением возвращается к делам. «Он с Рылеевым обыкновенно рассуждал и толковал о конституции», — вспоминал А. Бестужев. А. Боровков, литератор, член Вольного общества любителей российской словесности (позднее — делопроизводитель Следственной комиссии), отмечал, что князь Оболенский, который был «в числе учредителей Северного общества и ревностным членом Думы» «был самым усердным сподвижником предприятия и главным, после Рылеева, виновником мятежа в Петербурге».

Сам Оболенский вспоминал: «Начало моего знакомства с Кондратием Федоровичем было началом горячей, искренней к нему дружбы… Не могу не сказать, что я вверился ему всем сердцем… Он с первого шага ринулся в открытое ему поприще и всего себя отдал той великой идее, которую себе усвоил».

Оболенский рассказывает, как Рылеев поддержал его, когда он начал сомневаться в справедливости революционных выступлений: «Возникло во мне самом сомнение, Довольно важное для внутреннего моего спокойствия. Я сообщил его Кондратию Федоровичу… Я спрашивал себя, имеем ли мы право, как частные люди, составляющие едва заметную единицу в огромном большинстве, составляющем наше Отечество, предпринимать государственный переворот и свой образ воззрения на государственное устройство налагать почти насильственно на тех, которые, может быть, довольствуясь настоящим, не ищут лучшего, если же ищут и стремятся к лучшему, то ищут и стремятся к нему путем исторического развития? Эта мысль долго не давала мне покоя… Сообщив свою думу Кондратию Федоровичу, я нашел в нем жаркого противника моему воззрению… Он говорил, что идеи не подлежат законам большинства или меньшинства, что они свободно рождаются и свободно развиваются в каждом мыслящем существе; далее, что они сообщительны, и если клонятся к пользе общей, если они не порождение чувства себялюбивого или своекорыстного, то суть только выражения

несколькими лицами того, что большинство чувствует, но не может еще выразить. Вот почему он полагал себя вправе говорить и действовать в смысле цели союза как выражения идеи общей, еще не выраженной большинством, в полной уверенности, что едва идеи сообщатся большинству, оно их примет и утвердит полным своим одобрением. Доказательством сочувствия большинства он приводил бесчисленные примеры общего и частного неудовольствия на притеснения, несправедливости и частные и проистекающие от высшей власти, наконец, приводил примеры свободолюбивых идей, развившихся почти самобытно в некоторых лицах, как купеческого, так и мещанского сословия, с которыми он был в личных сношениях… Много и долго спорили мы с Кондратием Федоровичем или, лучше сказать, менялись мыслями, чувствами и воззрениями. Ежедневно, в продолжение месяца или более, или он приходил ко мне, или я к нему… Усилия его клонились к тому, чтобы не допустить меня до охлаждения».

Так выковалось содружество Рылеева и Оболенского, вождей Северного общества, на которых очень надеялся руководитель общества Южного Павел Пестель, который хотел добиться создания единого революционного общества.

Весной 1823 года Пестель прислал в Петербург для переговоров с Думой северян сначала В.Л. Давыдова, потом князя А.П. Барятинского и Матвея Муравьева-Апостола. Осенью того же года прибыл новый посол — князь С Г. Волконский. Дело в том, что Южное общество намеревалось начать революционные действия уже в 1823 году: положено было арестовать в Бобруйске во время смотра войск императора Александра и двинуться в Москву. Тем временем нужно было начать восстание и в Петербурге. Но ни Южное, ни Северное общества не были готовы, поэтому Александр I не был арестован в Бобруйске (приказ был отменен Пестелем), а Никита Муравьев заявил, что Северное общество пока будет заниматься только пропагандой. В 1824 году переговоры руководителей Южного и Северного обществ будут продолжены.

Александр Поджио пишет, что в октябре 1823 года было совещание членов Северного общества у Пущина: «Здесь были: Матвей Муравьев, Тургенев, Брыгин (Бригген. — В.А.),Нарышкин, Оболенский, Пущин, Митьков… Приступили к избранию трех директоров Северного общества. Пало на Тургенева, он отказался, говоря, что занятия его ему сие не позволяют, что уж столь был неудачен в правлении, что не хочет более того, но что от общества не отклоняется. Избраны были: Никита Муравьев, Оболенский и кн. Трубецкой… Всякий наименовывал членов к принятию. Я назвал Валериана Голицына. Пущин — Рылеева».

Некоторая нечеткость этого текста позволяет предположить, что Рылеев на этом собрании был принят в члены общества. Однако очевидно, что Пущин здесь выдвинул кандидатуру Рылеева на пост одного из директоров. Для принятия в члены не нужно было выносить имени принимаемого на общее обсуждение. Любой член общества из категории «убежденных» мог принять кого ему угодно на свой страх и риск вне всяких собраний.

К этому можно прибавить сообщение Боровкова о том, что «Рылеев принят в общество коллежским асессором Пущиным в начале1823 года». Рылеев на следствии дал умышленно неточное показание о том, что он принят был в общество в концеэтого года.

…Твердый республиканизм Рылеева возник не сразу. Поначалу и он колебался в своих теоретических представлениях от республики до конституционной монархии, считая, что Россия не готова принять такие конституции, какие существуют в Англии и Соединенных Штатах Америки.

В марте 1824 года в Петербург приехал Пестель.

На собраниях Северного общества обсуждалась его «Русская Правда» — Пестель не убеждал, а требовал, чтобы этот демократический, республиканский документ был принят как основа законодательства России после революционного переворота. Однако у Пестеля была слишком радикальная — по мнению северян — линия (и даже для Рылеева): ввести новый строй при помощи диктатуры Временного правительства, избранного на десять-пятнадцать лет, без всякого обсуждения, без сбора представителей от всех сословий. Глава такого Временного правительства получал неограниченную власть и, как счел, например, Рылеев, мог ею злоупотребить. У всех на памяти был Наполеон Бонапарт, превратившийся из консула в императора и ввергший свою страну и всю Европу в пучину бесчеловечных, разорительных войн. Рылееву показалось, что в Пестеле есть такой бонапартизм [7] .

7

Рылеев ошибался. Пестель говорил тогда же, в 1824 году, Александру Поджио, что не сможет войти во Временное правительство. «Я не хочу быть уличен в личных видах, — говорил он, — к тому же, у меня имя не русское; все это «вв. ладно».