Рыжая птица удачи
Шрифт:
То ли заснул, то ли опять потерял сознание. Доконал его этот разговор. Но сказать надо было. Так что же — звонить или не звонить? Вот в чём вопрос, чёрт бы его драл.
Командир так уверен! И в самом деле. Дэн сел на постели, взявшись обеими руками за голову. Поверить, что Димка-Индиго мог вот так выстрелить в спину своего друга — как можно? Дэн, что с тобой, как ты мог?
А внутри скрёбся гадкий червячок из той жизни, которой он жил последние месяцы, с довольно мерзким аргументом, но тоже в пользу Индиго. Ведь если бы он знал, кто его Жертва, в его же интересах было бы дать Фениксу уйти. Раз они работали ради одного и того же, денег они получили бы больше, чем в случае гибели Жертвы. Они же не знали, что Жертва никогда не доходит.
Дэн придавил гнусного червячка,
Димка не знал. Он не мог знать. Феникс сам сделал так, чтобы никто ничего не знал, не волновался зря, не останавливал. Теперь-то ясно, что Димка поступил так же. Тоже не хотел тревожить, не хотел объяснять, не хотел, чтобы останавливали… Как странно. Они так берегли друг друга, что чуть не потеряли…
…Увидеть тогда Хана на пороге их квартиры было более чем неожиданно. Павел не знал, чего ждать от визита, и не знал, хочет ли видеть бывшего подчинённого. Чернов никогда не был замечен в тёплых товарищеских чувствах, зато был замечен в расчётливых рациональных действиях. Все, что он делал, преследовало цель. Зачем Хан пришёл сегодня?
Пришёл он по делу. Усевшись в угловое кресло гостиной, он изложил цель своего визита. Павел выслушал его предложение с внешне равнодушным видом, внутри же всё кипело — это же не просто развлечение для богатых, это противозаконно, это нужно прекратить… Но здравый смысл подсказывал, что «прекратить» это ему одному не под силу. И нет времени. Совсем нет времени. Хан появился в момент, когда отказаться от его предложения было невозможно. Он как знал, когда прийти — ни днём раньше, ни днём позже. Совпадение? Не бывает таких совпадений. Ловушка? Да, возможно, но зачем? Зачем это Хану? Или он не врёт, и правда совмещает приятное с полезным — предлагает шанс, а сам за это получает гонорар, как вербовщик. Конечно, в угрызения совести этого типа поверить может только полный идиот, но нет времени думать. Нет времени анализировать. Надо соглашаться. Он справится. Он всегда справлялся. Хан это знает, потому и предлагает.
Павел взял визитку и счел, что гостю пора выметаться. Однако тот медлил.
— У тебя всё? — в лоб спросил Павел. Яснее указать на дверь можно было только руками.
— Ну, почти, — отозвался Хан, медленно поднимаясь на ноги. — Когда тебя искал, выяснил, на кого квартирка эта зарегистрирована… Господина Ревнёва с Каджеро ты помнишь, разумеется.
Хан выдержал паузу, но Павел не поддался, промолчал.
— Квартирку-то для его старшей дочки сняли, ещё до нашего с ним знакомства во время приснопамятного штурма. Качественно запрятали концы, но я же не просто психолог, я хорошо информированный психолог… Записали на фамилию матери.
Выражение лица Павел сохранил невозмутимое. Отвечать не стал — потому что ответить было нечего.
— Ну… Это я так. Подумал, ты сам копать не будешь, а знать должен.
Нет, он не знал. Ничего он не знал, хотя напрашивалось. Тогда, на Каджеро, погибло не так много женщин с детьми. Можно было и сопоставить факты. Фамилия, фамилия… Мало ли, что фамилия? Она же с доктором Ревнёвых была знакома. Можно было просто спросить… не хотел копаться, бередить. Не хотел знать.
Хан давно ушёл, оставив в руках Павла кусок пластика, бурю в душе и зарождающийся азарт борьбы. Ладно. Теперь у него появилась уверенность, что история закончится хорошо. Конечно, полностью доверять Хану Павел не мог. Но с другой стороны — если тот не соврал, что является вербовщиком этой конторы, то он сам заинтересован в том, чтобы Павел участвовал в этом сафари. А зачем бы ему врать? Нет, это правда. А если это правда… Чем он рискует? Ну, кроме собственной жизни? Да ничем. А жизнь… Павел усмехнулся. Чтобы отнять у Феникса его жизнь, придётся очень сильно постараться.
Да, он твёрдо решил, что Охотником не пойдёт. И дело не только в том, что Жертве больше платят. Хан, конечно, был прав, когда сказал, что он, Феникс, способен убить при любых обстоятельствах. Да, способен. Но, слава Богу, он в состоянии сам определять, когда наступили эти «любые обстоятельства». И в этой, новой жизни, где есть Ника, он убивать не будет. Он обойдёт убийцу. Никто не может сделать это лучше, чем тот, кто сам всю жизнь был охотником. Он справится.
Конечно, есть вариант, что противником окажется превосходящий его по классу профессионал. Или что игра будет нечестной. Но так ли давно его называли птицей удачи? Пусть ему не повезло тогда с тем захватом, но с тех пор прошло много времени, и больше ему не на что было жаловаться. Случившееся с Ритой — не его вина. А в остальном ему всё время везло. Повезёт и сейчас.
Повезло, да. Просто счастливчик. Да, выжил. А толку? Всё равно что утонуть в том болоте с чёртовой капустой, да ты и так почти утонул. Не стоит себя обманывать, никуда ты не выбрался. Дэн — это временная задержка, он не сможет долго держать тебя на плаву. Даже если он дозвонится до Димки — и что? Что они вдвоём смогут сделать? Это хуже болота…
А Ника ждёт. Он же обещал… Ника, почему ты сама мне не сказала? Ну, конечно. Хотела, чтобы полюбили тебя, а не папины миллионы. Сколько же раз тебя подставляли, львёнок мой, что ты никому не доверяешь, даже мне…
Даже тебе. А ты хоть раз дал ей понять, что любишь? Ты хоть слово ей об этом сказал? Она же ждала, каждый день ждала, и не надо этих глупостей, что настоящей любви слов не нужно… нужно. Ты ей ни разу не сказал этих трёх важных для неё слов. А теперь ты не вернёшься. И она так и не будет знать.
Ты только не плачь, Ника. Всё ещё будет хорошо, даже без меня. Только не плачь.
Или это не слёзы? Это дождь…
…Дождь начался неожиданно, после нескольких крупных капель, сразу и хлёстко ударил в лицо тугими струями. Он с наслаждением подставил прикрытые глаза свежему теплому водопаду. Стоять так, чувствуя живительную чистую влагу каждой клеточкой, было невообразимо приятно.
Он двинулся вперёд. Идти получалось теперь медленно, ещё медленнее, чем до начала дождя, потому что на мокрой траве скользили ноги, ещё — потому что он уже почти ни черта вокруг не видел, и ещё по одной, более важной причине, в которой он упрямо не хотел себе признаваться. Силы таяли буквально с каждым шагом, и вместе с ними также быстро исчезала надежда на то, что он вообще движется в правильном направлении.
Чёрт возьми, сейчас бы сесть в мокрую траву, просто сесть, сняв опостылевший капюшон, запрокинуть голову, чтобы ливень смыл пот, грязь и липкое омерзительное ощущение смерти. Это чувство не поддавалось контролю, оно было в сердце, в лёгких, в голове, оно пропитало кожу. Однако нельзя остановиться, нельзя сидеть, нужно двигаться, уже пятый день, уже пройдена предпоследняя точка, скоро финиш, и нужно идти. Где-то там, впереди — черта, за которой жизнь и свобода, за которой его ждёт Ника.
«Я обещал, что вернусь, значит, вернусь. Только дождись меня».
Он повторял это, как мантру, в такт неверным шагам, и вдруг в окружающем его тумане чётко увидел её спокойное лицо. Она дождётся, ты только иди.
Но эти мысли и жуткая, давящая, всё увеличивающаяся усталость не мешали ему трезво рассуждать. Пока ещё не мешали. Несмотря на свою мантру, он знал, что не дойдёт. Без зрения, без ориентиров в чужих джунглях, с непонятной лихорадкой, медленно, но верно лишающей его последних сил. Те царапины и пара ожогов с укусами, которыми его наградил последний плюющийся зверь с многочисленными зубами, да и все предыдущие раны сами по себе смертельными не были. Однако всего вместе было больше чем достаточно, чтобы он вскоре загнулся в чёртовых колючих зарослях. Охотник же за спиной всё ближе, его приближение чувствовалось в этом тяжёлом воздухе, пахнущем непонятной травой, сыростью и смертью. Почему до сих пор нет выстрела, он не понимал, и эта неторопливость преследователя начинала сводить его с ума.