Рыжеволосая девушка
Шрифт:
Люди что-то кричали, переговаривались. Сначала я не обратила на это внимания. Неожиданно отец тронул меня за рукав:
— Ты слышишь, Ханна?
Я не различала в темноте его лица, но голос его звучал совершенно по-иному, как-то растерянно, и в то же время в нем слышалось радостное, сдержанное волнение. Я стала прислушиваться и уловила отдельные возгласы на перроне и в вагонах. Люди делились новостями. Новости вторгались в наш стоявший на станции поезд, точно порывы ветра; их повторяли на все лады:
«…Американцы высадились в Южной Италии…» «Муссолини пойман королем!» «По всей Италии проходят демонстрации против фашизма и войны!»
Впервые в жизни услышала я, как мой отец поминал имя божье. Он тихо произнес:
— Боже всемогущий,
Я же была так измучена, потрясена и пришиблена, что до меня с трудом доходил смысл этих выкриков. Я только была смущена тем, что люди выкрикивали новые известия, не таясь, с такой нескрываемой радостью. Я невольно огляделась вокруг, не мелькнет ли где в потемках немец в военной форме. Но среди толпы, кажется, невозможно было найти ни одного немца, ни одного служащего немецкой вспомогательной полиции или фашистского молодчика. Если они даже и были там, то почему-то хранили полное молчание. И у меня мелькнула неясная безотчетная мысль: «А на Восточном фронте все еще стоят более двухсот немецких дивизий… и Таня находится где-то по дороге в Польшу!» В отчаянии схватила я отца за руку. Он тихонько похлопал меня по руке. Наверное, он думал, что мои слезы вызваны разрядкой нервной напряженности и радостью.
Первая трещина
На следующий день я пошла в штаб. Чуть ли не все наши товарищи явились туда. Они были взволнованны и словоохотливы и говорили только о падении Муссолини и роспуске фашистских организаций в Италии. Вечерние известия принесли еще больше новостей. Образовалось новое правительство во главе с маршалом Бадольо, который обещал продолжать войну. Гитлер уже предложил маршалу послать в Италию полицейские войска, чтобы возродить у итальянского населения страх перед фашизмом. Но эта мера, очевидно, не возымела желанного действия. По всей Италии росло и росло число демонстраций против «оси» и за заключение мира. Это известие вызвало у всех нас глубокое удовлетворение. Не поскупились товарищи и на саркастические замечания в адрес дуче. Наконец-то я уразумела, что происходит. Я представила себе Муссолини, этого хвастуна и деспота с челюстью римского цезаря, представила учрежденные им страшные исправительные колонии на Липарских островах; уже пожилой человек, он лишился сына, который был убит на войне; а главное, дуче лишился того единственного, что его интересовало: власти! Совсем как в классической трагедии, подумала я. Судьба сыграла с ним жестокую шутку. Немезида настигла преступника.
Когда товарищи в достаточной мере поиздевались над павшим властелином, Франс торжественным тоном сказал, будто произнося надгробную речь:
— Так им и надо. Так будет со всяким ренегатом рабочего класса… Запомните мои слова, ребята: «ось» эта затрещит по всем швам… Побольше бы таких ударов!
— И поскорее, — вставил Эдди. — Не то англичане и американцы опоздают, как они опоздали спасти евреев!..
До сих пор я не сказала ни слова. Но как только представилась возможность, я подсела к Франсу и осторожно спросила:
— Не настало ли время наконец и мне выполнять задания?
Он удивленно взглянул на меня, слегка задетый, как будто ему одному принадлежало право решать. Потом он сказал:
— Пока ты можешь помочь нам печатать «Де Ваархейд» и распространять ее… И не думай, пожалуйста, что это дело недостаточно важное.
Я тихо сказала:
— Так зачем же я училась стрелять, Франс?
Он впервые рассмеялся, добродушно, но вполне серьезно, и хлопнул меня по плечу, которое все еще болело после проделанного мною путешествия.
— Не бойся, и до тебя дойдет очередь… Пока мне приходится экономить силы. Группа наша теперь не так велика, как прежде. Не могу же я остаться без резервов.
Он сам проводил меня затем по нужному адресу, где на ротаторе печаталась нелегальная «Де Ваархейд». Это было в северном районе Гарлема. Ротатор прятали на чердаке в старинном рабочем домишке; чтобы проникнуть на чердак, надо было поднять крышку люка и подставить к отверстию
Я работала почти всегда вместе с кем-нибудь из членов нашей группы; в распространении газеты нам помогала дочь хозяев домика — краснощекая, очень веселая девушка всего года на два моложе меня; кроме того, развозкой газеты занимались еще несколько молодых людей, которые беззаботно колесили на своих велосипедах с туго набитыми сумками по всему городу. Все они были сердечные, смелые люди.
Сообщения из Италии были путаные, хотя и обнадеживающие. Гораздо лучше были сообщения с Восточного фронта. Редко когда после Сталинградской битвы Красная Армия так сильно и так успешно била фашистов, как на Донецком фронте, и так быстро продвигалась вперед. Она истребляла гитлеровских солдат десятками тысяч. Всякий раз, как я приходила в штаб, я узнавала, что на Восточный фронт снова отправлен из нашей страны эшелон с немецкими солдатами.
— И с каждым разом солдаты все моложе и моложе, — сказал мне однажды Рулант. — Сегодня я встретил их на станции, на вид они были не старше шестнадцати-семнадцати лет. Как-никак, но мне их все-таки жалко. Сколько наивных детей отдадут свою юную жизнь, чтобы собственным телом закрыть брешь, которую ликвидировать невозможно. Они чуть не падали, сгибаясь под тяжестью снаряжения…
— Нет, тебе, я вижу, пора поступать в няньки, Рул, — безжалостно заявил Эдди.
Я взглянула на Руланта; я была совершенно с ним согласна и ожидала, что он сейчас вспылит. Однако он продолжал спокойно сидеть, переплетя пальцы своих коротких сильных рук каменщика.
— Я думал о том, — сказал он, пренебрегая язвительным замечанием Эдди, — что моему старшему мальчику через два года исполнится шестнадцать… Я видел их, этих детей; на их рожицах застыл страх смерти.
— Вот и хорошо, — вступил в разговор Йохан, один из самых молодых в нашей группе и еще не женатый. — Пусть это послужит им уроком. Мне ничуть не жаль этих сволочей. Пусть немецкий народ последует примеру итальянцев и тоже откажется от войны.
— Истребить, истребить надо всех этих каналий! — воскликнул слесарь Том.
Франс вмешался, положив конец разговору:
— Существуют две вещи, друзья, в том числе и в Германии, которые нам, невзирая ни на что, следует различать: одно — это гитлеры и их приспешники, а другое — немецкий народ. Вы знаете, что сказал Сталин: «…гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается».
Я поглядела на товарищей. Они пробормотали что-то и умолкли.
Каждую ночь с наступлением темноты раздавался пронзительный гул моторов английской авиации. Каждую ночь хлопали и жалобно ухали зенитки; Гамбург был уже разрушен, жители его, как сообщалось, массами покидали город. Эвакуация Берлина, казалось, была лишь вопросом времени. Падение Муссолини вызвало брожение в Австрии. В солдатах австрийцах на службе немецкого вермахта внезапно стали подозревать возможных врагов и заговорщиков, опасных для Германии. То тут, то там австрийские роты расформировывали и солдат распределяли по разным воинским соединениям. Этим летом возмущение перекинулось даже на страны, откуда никогда не доходили вести о движении Сопротивления; в Дании забастовки стали обычным явлением. В Голландии было издано запрещение разъезжать в северных и восточных провинциях тем, кто не жил там постоянно. Говорили, что у фашистов неважное положение: участились налеты на карточные бюро и покушения на изменников родины среди чинов полиции и жандармерии. Прошел даже слух, что полиция устроила чистку своих собственных рядов, изгоняя из них предателей, и что нацисты собираются вскоре организовать исправительные лагеря для голландских полицейских-патриотов. Кроме того, всем было известно, что провинции, где действовал запрет передвижения, кишмя кишат подпольщиками; на них регулярно устраивались облавы, хотя, как мы слышали, ощутимого результата это не дало: жители этих провинций ловко укрывали тех, кого разыскивали немцы.