Ржавые листья
Шрифт:
— Гой еси, воевода, — обронил хакан негромко, сверля Военега Горяича глазами. — Присядь. Изопьём чашу?
— И тебе поздорову, хакане, — отозвался Волчий Хвост, садясь за небогатый степной достархан. — Не из князь-Святослава ль черепа пить собрался?
— Нет, — степняк чуть улыбнулся уголками губ. — Ты ж меня тогда зарубишь враз, нет?
— Оружие твои вои отняли, а так — зарубил бы, — подтвердил воевода. — Руками голыми задушу, коль что, не сомневайся. И стража твоя не поможет…
—
Волчий Хвост смолчал. В шатре ненадолго воцарилась тишина. Наконец, хакан спросил, не подымая глаз от достархана:
— Зачем?
— Чего? — Волчий Хвост непонимающе выгнул бровь.
— Зачем ты вмешался? — грустно повторил Куря.
— Князь приказал, — ответил Военег Горяич. Подумал и счёл нужным пояснить. — Опричь того, мне с тобой в одном стане воевать поперёк горла…
— Почто? — хакан искренне не понимал. — За то, что я Святосляба убил, что ль?
— Нет, — отверг воевода. — За то, что напал тогда ночью… да и это и не так важно… за то, что из черепа его пьёшь!
— Это для коназа Святосляба не позор, — возразил Куря. — Когда мы из него пьём, мы говорим — пусть наши дети будут такими, как он!
— То для меня позор, — коротко сказал Волчий Хвост и умолк.
— Не выпустишь меня, стало быть? — Куря поднял глаза. — У меня молодняк, жалко, коль всех побьют. Только и в полон я тоже не сдамся. И тебе меня не одолеть, коль мы сей час внапуск пойдём, сам ведаешь.
— Чего ты хочешь? — каждое слово давалось Волчьему Хвосту так тяжело, словно он ворочал каменные глыбы.
— Отступи к Тясмину. Я уйду в Степь — и ты победил.
Военег Горяич молчал. Хакан впился в него неотрывным взглядом. Ждал.
— Чашу отдашь? — разомкнул, наконец, пересохшие губы воевода.
Дрова для костра собирала по ближним дубравам вся рать Волчьего Хвоста. Сам воевода молча сидел на брошенном на землю седле и неотрывно глядел на лежащую перед ним серую, оправленную в серебро кость. Чашу из черепа Князя-Барса, Святослава Игорича Храброго. Волчий Хвост ничего не видел и не слышал, он вновь был в глубоком прошлом, в своей молодости.
Гюрята Рогович, взбешённый донельзя, пробежал мимо Самовита, что пытался его перехватить, и остоялся в шаге от Волчьего Хвоста. Отдышался.
— Военег Горяич! — голос гридня аж звенел от бешенства. — Воевода, твою мать!
Волчий Хвост медленно поднял глаза, и Гюрята поразился плещущей в них надмирной глубине.
— Ну что ещё!
— Печенеги уходят, а твои вои по лесу лазят! — весь кипя, гаркнул гридень.
— Не ори, оглушил совсем, — поморщился воевода. — Хрен с ними, пусть идут.
— Ты что?! — Рогович аж подпрыгнул от возмущения. — Да я тебя… Ты, переветник старый…
— Молчать!!! — заревел вдруг, вставая, Волчий Хвост — даже навязанные поблизости кони шарахнулись. — Ты как смеешь мне такие слова говорить, ты, щенок?! Да я тебя самого за такие слова зарублю, немедля же!
Самовит мягко, по-кошачьи шагнул вперёд, чуть приздынув из ножен меч, взгляд его из вечно равнодушного стал пронзительно-предвкушающим, словно варяг давно ждал такого мгновения и только воля господина доселе его держала.
Гюрята невольно вспятил, поражённый внезапной вспышкой гнева воеводы. Волчий Хвост же, завидя движение Самовита, чуть качнул головой, воспрещая, и варяг вновь стал равнодушным.
— Нельзя упускать ворога, — возразил всё ж Рогович. — Уйдут же.
— А воев где возьмём? — уже спокойнее спросил Волчий Хвост. — У Кури их вдесятеро. На Русь не пустили ворога — и то победа…
— Вои будут! — горячо сказал гридень. — Великий князь на подходе с ратью, завтра из утра здесь будет!
— Отколь прознал про то? — подозрительно спросил воевода.
— Вестоноша был. Только что прискакал. Задержать Курю надо.
— Поздно, — возразил воевода, уже совсем успокоясь. — Я уже слово хакану дал, что уйдёт он невережоным.
— А ненависть твоя как же, воевода? — вкрадчиво-ядовито бросил Гюрята.
— Перегорела ненависть, — глухо ответил Волчий Хвост. Несколько мгновение подумал, и кивнул на чашу. — Вон, глянь…
Рогович глянул и остолбенел. Пал перед чашей на колени и истово выдохнул:
— Это… она?
— Она, гриде, — воевода вновь уселся на седло. — Отдал Куря свой сайгат, и ныне у меня нету большего дела, опричь того, как его схоронить…
— Готова крада, господине, — раздался сзади голос Самовита.
Волчий Хвост бережно поднял с кожаной печенежской подушки чашу.
— Идём, Рогович.
Крада возвышалась на сажень. Волчий Хвост на миг остоялся, но двое его кметей тут же подставили щит. Воевода ступил на красную кожу щита, кмети подняли его вверх, и Военег Горяич благоговейно возложил на дрова всё, что осталось от Князя-Барса Святослава Игорича Храброго.
Сойдя со щита, воевода наклонился над затравкой, чиркнул кремнем по огниву. На бересте заплясали языки огня, поднялись выше и жадно лизнули сухие дрова.
Взвилось, загудев, пламя на погребении великого воя Руси и Волчий Хвост устало прикрыл глаза, чувствуя, как сползает по щеке невесомая слезинка.
Эпилог
За окнами ярко жарило солнце, совсем по-летнему. Да и пора бы — всё ж месяц изок на дворе. Яркое утро навалилось на Киев, да только хмуро было на душе у Волчьего Хвоста.