Ржавые листья
Шрифт:
— Сырчан! — закричал он криком раненого зверя.
Последние пять сотен воев хлынули в бой. Каган горячил коня, его меч просил урусской крови, рвался к горлу Волчьего Хвоста.
Ломано-гнутая, пыльная коловерть боя вдруг распалась перед Волчьим Хвостом, открыв простор для разбега коней. Но и этот простор стремительно съедался летящими внапуск сотнями Кури — хакан сделал свою последнюю ставку.
Схлестнулись, увязли в кровавую лязгающую пластовню. Горлинка, кою по наказу отца берегли двое зброенош, так и не дав ей окровавить саблю, внезапно оказалась одна — оба зброеноши пали, побитые печенежьими стрелами. Прямо на неё вынесло двоих степняков, первый, зловеще скаля зубы, уже тянул к ней укрюк.
Ну да! Не для того отец и брат столько учили её биться, чтоб в первом же настоящем бою её, как деревенскую девку повязали верёвкой и пользовали потом всем десятком под похотливый хохот!
Горлинка поднырнула под ратовище и достала степняка концом сабли, обронив наземь малую каплю крови — по самому кадыку чиркнула. Печенег повалился с коня, обронив укрюк, а Горлинка уже сшиблась со вторым.
С лязгом разбрасывая искры, скрестились два нагих клинка, и девушка вмиг поняла, что на сей раз на него вынесло ворога не по силе. Ворог превосходил её и в науке мечевого боя, и в силе. Первый же удар мало не отсушил девушке руку, от второго она увернулась — благо коня отец дал резвого, из Свенельдовой добычи.
И тут же узнала врага:
— Игрень!
— Был Игрень, ныне Сырчан меня зовут! — каркнул вороном болдырь, целя девушке в лицо. — А ну-ка отбей, воеводская дочь!
Была нужда! Горлинка поднырнула под клинок, норовя повторить приём, коим свалила укрючника. Ан нет! — Игрень подставил щит — слабый, печенежий плетёный из тальника щит, но удар отбить достало. Лопнула кожаная обкладка, высунулись из реза рассечённые концы прутьев. И почти тут же меч Игреня приласкал её плашью по макушке. Перед глазами поплыло, шевельнуть рукой и то стало трудно, словно не саблю вздымала поляница, а бревно неподъёмное.
— Перуне! — шёпотом взмолилась девушка. Что она успела подумать в коротенький миг, когда болдырь вздел клинок у неё над головой — и сама после вспомнить не могла.
Кольчуга на груди Игреня вдруг лопнула, а из разрыва вылез дымящийся от горячей крови копейный рожон. Болдырь рухнул под копыта коней, а около сжавшейся в комок Горлинки оказался окровавленный Лют Ольстич.
— Жива, поляница? — он выдернул копьё из поверженного тела и подмигнул ей. — Не дрожи, боярышня!
— Я гридична! — возразила она резко, тряхнув в руке саблей. — Сам смотри не задрожи!
Гюрята и Келагаст бросились в бой прямо от реки — они подошли на лодьях к самому месту боя. Наставив рогатины, четыре сотни варягов и новогородцев врезались в правое крыло печенегов, и порыв последних сотен Кури захлебнулся. Битва распалась на отдельные схватки, и Волчий Хвост неожиданно оказался лицом к лицу с самим хаканом.
С лязгом сшиблись мечи, высекая лёзами искры, лесное железо молнией рванулось к лицу Кури, коснулось его щеки, окровавило челюсть. Хакан повалился с коня, его подхватили ближние вои, Волчьего Хвоста отсекло от добычи. Воевода глухо зарычал, как волк, оторванный от лосиного горла, но уже не в его силах было переломить ход боя. Печенеги вырывались из так мастерски расставленной им ловушки — рати у Волчьего Хвоста было всё ж маловато. Эх, кабы ещё сотен пять пешцев, дорогу к закату отсечь, — пожалел Военег Горяич, опуская меч — теперь не было смысла самому резаться с воями Кури, а к самому хакану его уже не пустят.
На степь наваливалась ночь — стремительно темнело, на тёмно-синий небосвод ворохом высыпали звёзды — густое яркое и мелкое крошево.
Твёрда отыскали под грудой печенежьих тел. Радимский боярин едва дышал, придавленный тушей убитого коня, сердце билось с перебоями, в жилах едва-едва прощупывался бой.
Знахарь из Отениной рати долго слушал грудь поверженного боготура, морща лоб, кривясь и морщась, пока Волчий Хвост, коему надоело ждать и любоваться на его кривляния, не зарычал:
— Ну чего там, умник?! Будет он жить-то?!
Знахарь несколько мгновений скорбно смотрел на воеводу, потом только молча пожал плечами.
— Гони его в шею, — прохрипел Отеня, приподнявшись на локте и скривясь от боли в боку. — Не вылечит Твёрда — сам лично зарублю.
Знахарь всё так же молча скривил губы, словно говоря — да что ж вы без меня делать-то будете, вояки, кто вам отрубленные руки-ноги на место пришивать будет.
Рассвет вставал над степью тяжело-багряный, словно в крови. Рать хакана Кури никуда не далась, в его стане слышались заунывные степные песни.
— Чего они ждут? — непонимающе спросил у Волчьего Хвоста Лют Ольстич. Мальчишка морщился — вчера его уже в конце боя зацепила случайная стрела, оцарапав плечо. — Почто не уйдут?
Волчий Хвост был невозмутим:
— Сами не знают, что дальше делать, и чего ждать, — пояснил он в ответ.
— Как это? — Лют растерянно моргнул.
— Вряд ли они вчера потеряли много народу, — Военег Горяич наконец оторвался от созерцания печенежского стана. — И уходить им ныне не хочется — зря дрались, что ль? И страшновато — а ну как следом за нами и сам великий князь с ратью.
— Что делать будем, Военег Горяич? — от было неприязни к Волчьему Хвосту у Люта не осталось и следа. — Как мыслишь?
— Нам их не одолеть, — задумчиво бросил воевода. — Их вдесятеро больше. Будем ждать — чего Куря предпримет.
В стане печенегов вдруг заволновались, послышалось многоголосое ржание, замелькали белые полотнища.
— Гляди, — Лют схватил Волчьего Хвоста за рукав. — Махальных выставили! Никак говорить зовут?
— Похоже на то, — обронил Военег Горяич.
Три всадника остоялись в трёх перестрелах от стана Волчьего Хвоста, размахивая чем-то белым.
— Стемид! — зычно кинул воевода. — Узнай-ка, чего они хотят.
Хакан смотрел цепко и холодно. Волчий Хвост невольно сравнивал его с тем Курей, что воевал вместе с ними на Дону, Кавказе и Балканах. В ту пору не был Куря хаканом, был только одним из степных ханов. Остарел Куря, нет уж больше того сокола степного. Власть Курю состарила, нет ли? — того Волчий Хвост не знал.