Ржавые листья
Шрифт:
Негоже подымать витязю, а тем паче князю руку на женщину. Моргнуть не успела чернавка — могучая оплеуха великого князя смела её в сторону, дверь отлетела с грохотом, и только красный жупан мелькнул в дверном проёме. Чернавка приподнялась на локте, утирая кровь из разбитого носа.
Рогнеда ждала Владимира в праздничном уборе — сидела в кресле словно каменная.
— Вырядилась, — процедил великий князь. — Готова.
За минувшие годы первая красавица Руси сильно переменилась. Точёный облик осунулся и похудел, беззаботный ласковый взгляд стал хищно-подозрительным, в глазах под серым пеплом равнодушия таилась раскалённая сталь ненависти.
— Смерть надо встречать торжественно, — ответила Рогнеда презрительно. — Тем паче, она меня от тебя избавит.
Она медленно встала.
— Казни, рабичич, — глянула в очи с ненавистью — великий князь аж отступил, заслоняясь рукой, словно от нестерпимого сияния.
Владимир сжал кулаки. Да что ж это такое? Она вновь побеждает его? Как всегда! Не может быть такого, чтоб её бабий дух был сильнее его, витязя духа! Дурная кровь ударила великому князю в голову. Какие там каты, сам казню змею, — пронеслось кровавым сполохом.
Рука невольно лапнула по поясу, отыскивая рукоять меча.
Меча не было. Только нож, верный спутник любого мужчины-русича.
Великий князь вдруг ощутил спиной чьё-то присутствие. Опять чернавка? Он оборотился.
Изяслав смотрел прямо, на губах играла улыбка. Семилетний мальчишка, дитя ненависти и насилия, протягивал отцу меч.
— Прими, отче.
— Ты… — Владимир не мог найти слов. Пальцы сомкнулись на ножнах, принимая меч из детских рук.
— Казни мать, да только меня переже, — Изяслав стиснул зубы, на челюсти вспухли желваки. Ого, да это ж орёл будет, — подумал великий князь невольно. Глянул на Рогнеду.
Рогнеда стояла прямая, бледная, как мел, неотступно глядя мужу в глаза, и лик её был сей час донельзя хорош. Владимир даже невольно залюбовался.
— А не убьёшь меня, мстить стану, — докончил Изяслав, гордо подняв голову.
Пальцы разжались сами собой, меч брякнул о половицы.
— Кто бы ведал, что ты здесь, — досадливо бросил великий князь, не глядя на сына, и выскочил из покоя, хлопнув дверью.
И только тогда Рогнеде изменила выдержка, и она дала себе волю — упала на лавку и разрыдалась. Изяслав молча поднял с пола меч, сел на лавку рядом с плачущей матерью и гладил её по вздрагивающей спине.
— Не плачь, мамо. Я не отдам тебя ему. Никогда.
Изяслав так и не сомкнул глаз за всю ночь, то и дело хватаясь за меч при каждом шорохе. Мальчишка за одну ночь стал взрослым. Слёзы текли по щекам, но он утирал их, не замечая того, и посмей ему кто сей час сказать, что он плачет — пожалуй, с нагим мечом бросился бы на обидчика.
Утро в дверь стукнули — осторожно, но твёрдо.
— Великий князь идёт, — громким шёпотом сказала чернавка, просунув голову приотворённую дверь.
Изяслав сжался в кресле, покосился на спящую мать, что спала, так и не сняв праздничного убора, положил руку на рукоять меча.
Владимир остоялся в дверях, глянул на сына искоса.
— Где мать? — процедил с неприязнью.
— Спит, — так же холодно ответил сын. — Убивать пришёл? Попробуй только…
— Замолкни, щеня, — раздражённо бросил великий князь. — Буди давай.
— Зачем ещё? — Изяслав даже не шевельнулся. — Коль сказать что хочешь — мне скажи.
— А ты материн заступник, — Владимир поиграл желваками на скулах. — Гляди, не быть тебе великим князем.
— Коль таким, как ты, так оно мне и надо, — княжич стиснул зубы и сузил глаза. — Холопом краше.
— Ах ты, возгря! — грянул Владимир во весь голос. — Буди мать, говорю!
От княжьего рыка Рогнеда проснулась сама.
— Не рявкай, Владимире, — бросила она садясь. — Говори, чего надо. Судить меня будешь, или так катам сдашь?
— Судить тебя ещё, — скривился великий князь, словно от кислой ягоды. — Решили мы с боярами отослать тебя…
— Куда? — руки Рогнеды сжались, комкая покрывало.
— Поедешь в родные места вместях с этим поперечником, — он кивнул в сторону Изяслава. И добавил, видя, как вспыхнули её глаза. — Не в Полоцк, не надейся, там наместник как сидел, так и будет. Мои люди невдалеке от Витебска город заложили, Изяславлем наречём. Там и сидеть будете.
Он ненадолго замолк, глядя на мать и сына.
— А заступнику твоему великим князем не бывать вослед мне, это помни, — добавил он твёрдо. Повернулся и вышел.
Двина медленно и величаво катила тёмные волны к Варяжьему морю. К самым берегам подступал непроходный густой лес. Гордо высились великаны-сосны, подпирая небо густыми верхушками, хмуро ежились и хохлились прижатые к земле мохнолапые ели, белели в гуще леса стройные берёзы.
Лодья с разгона приткнулась высоким резным носом к пологому берегу. Колот довернул весло, прижимая корабль бортом вплотную, и негромко сказал:
— Подумай ещё, девка. Чего тебе здесь, в лесу-то?
Зоряна несколько мгновений помолчала, закусив губу, словно во что-то внутренне вслушиваясь, потом решительно мотнула головой:
— Нет. Мне надо сойти здесь!
— Да тут не то, что дороги, тут даже тропинки никоторой не видать, — древлянин вновь попытался воззвать к здравому смыслу девушки. — Куда ты пойдёшь? Давай хоть у ближней деревни тебя высажу! Ведь заблудишься.
Она? Ведунья? Заблудится в родных местах? Зоряна, сдержав смех, молча махнула рукой и прыгнула через борт лодьи, придерживая рукой узелок — невеликое бремя серебра и пожиток она взяла в родном доме, когда сбежала от Горлинки. Просто прошла днём в киевские ворота. Она ведь не боярская дочь, чтобы её в городе всяк в лицо знал, тем паче в таком огромном, как Киев. Хватило серебра добраться до радимской межи. А там её и подобрали древлянские молодцы с лодьи Колота. Кмети, что остались без дома, двора и огня, поняли без слов беглую девку.