Ржавые листья
Шрифт:
Зоряна тихо засмеялась, раздвинула кусты и чуть не ахнула. На поверхности гладкой и недвижной воды плавали тысячи кувшинок, и на каждой сидело по лягушке. Они пели, а около них раскрывались белые и жёлто-золотистые цветы.
На самом большом листе сидела крупная лягушка, а на её голове горели червонным золотом в лучах восходящего солнца тонкие вычурные зубцы крошечного золотого венца.
Она вдруг приподнялась, сделала какое-то странное движение, словно отряхивалась и снимала что-то передними лапами с головы. Что-то незримо дрогнуло, лягушка на миг куда-то пропала, а вместо неё на кувшинке вдруг выросла девушка. Высокая, тонкая и стройная, на полпяди выше Зоряны ростом. Тонкие черты лица светились какой-то незримой силой, белая кожа чуть отливала зеленью, червонным золотом горел на голове венец, из-под которого падали светлые волосы, зелёные глаза смотрели прямо и дерзко, тонкие губы сжаты в узкую полоску. Тонкие многослойные полупрозрачные одежды спадали до самой кувшинки, а высокие разрезы по бокам позволяли видеть стройные ноги до середины бедра. Правая рука была протянута вперёд, а левая держала на отлёте что-то вроде длинной зелёной кожи.
Лягушка-оборотень? Сильный Зверь! Царевна-Лягушка, — мгновенно догадалась Зоряна, продолжая глазеть на неё, как зачарованная. Сильные Звери, Князья Зверей умеют обращаться в людей, им Род даровал второе обличье.
Царевна вдруг резко повернула голову к Зоряне, в больших лягушачьих глазах полыхнул испуг. И сразу же все лягушки с многократно дробящимся переплёском ринулись в воду. Взмахнув рукой, Царевна набросила на себя лягушечью кожу, обернулась лягушкой, вновь закрывшись дымкой, и тоже сиганула в воду, оставив на душе у Зоряны ощущение утраты чего-то прекрасного.
Солнце клонилось к закату, цепляясь нижним краем за зубчатые тёмно-зелёные верхушки леса. А в самом лесу узе темно — высокие деревья рано прячут солнце, а низкие — загораживают небо. Зоряна остоялась у края поляны, уткнулась лицом в кустарник на опушке. И что там, на той поляне?
Зоряна невольно вздохнула — только сей час она начала понимать, как она устала. Полдня ходьбы по лесу без всякой дороги вымотают кого угодно. А теперь ещё и ночевать придётся. Не то, чтобы девушка боялась — чего бояться ведунье в родном весеннем лесу, да ещё и родном. Ни один зверь не тронет, ни один тать… да и нет тут татей, всяк это ведает — некого им тут грабить. Тати бывают на торговых путях или возле больших городов.
Но надо было идти — странный зов, что вёл её все эти дни от Киева до Подвинья, властно тянул её вперёд
Переведя дух, Зоряна раздвинула ветки кустов, шагнула на поляну, оставляя на колючках лоскуты платья. И остоялась.
Посреди поляны высилась изба. Редкая ограда из жердей, голый медвежий череп с оскаленной пастью над воротным проёмом. Низкая закопчённая баня с косой односкатной кровлей мало не по самые крицы утонула в низком холме. Изба из толстых и чуть корявых здоровенных брёвен с низкой кровлей, узкими волоковыми окошками. Крытое крыльцо с резными причелинами.
На крыльце в наброшенном на плечи тулупе сидел хмурый Волчар и правил лёзо топора. Чупрун сползал ему на лицо, мешая работать, кметь смешно хмурился и отбрасывал его коротким движением головы.
Зоряна обессиленно прислонилась к берёзе — не было сил сделать хотя бы шаг.
Глава третья Золотые шеломы
Лёгкий, едва заметный ветерок с низовьев шевелил водную гладь великой реки, смешно ерошил и рябил волны — казалось, что Днепр Славутич течёт вспять. В речной глубине тихо, только мелькают порой тёмные стремительные тени рыбин, иной раз проплывает в тёмно-зелёной воде причудливо изогнутая, разлапистая чёрная коряга, похожая на невиданного зверя, да колышутся слегка водоросли — течения почти и нет — паводок ещё не схлынул.
Волчий Хвост сидел на борту лодьи, беспечной свесив ноги за борт и глядел на воду. Ни на что больше он глядеть не хотел, да и было бы на что глядеть-то — ну шесть лодей Отени с тремя сотнями воев, ну две лодьи Гюряты Роговича, ну триста варягов Келагаста на шести шнекках.
Конная рать Волчьего Хвоста шла берегом, горой. Воевода без зазрения совести оставил конницу на Самовита, а сам вместе с Твёрдом гостил у Отени на лодье. Ничего в рати без него не случится, а Самовит справится.
Лодьи показались утром третьего дня ожидания. Завидя отцову рать, Горлинка несколько времени сидела на берегу, вглядываясь в идущие лодьи — ждала, чтоб подошли ближе. Потом на берегу появилось маленькое облачко пыли — шла конная рать.
Ну и где отца искать? На лодьях или на берегу? Вообще отец должен при рати быть, на коне, да только… что-то Горлинке шептало — не спеши. Да и всё одно надо было подождать, когда подойдут ближе, — не бежать же навстречь за несколько вёрст.
К полудню лодейная рать надвинулась совсем близко — мочно было уже и знамено разглядеть. Ну да, так и есть — отцово знамено на третьей лодье…
Теперь Горлинка двигалась не думая, решительно и быстро. Столкнула в воду берестянку и быстро принялась грести впереймы лодьям, благо судовая рать шла совсем рядом с правым, крутым берегом, по стрежню.
Она старалась держать на третью лодью, туда, где билось на ветру отцово знамено. Но течение сносило её назад — не гляди, что его почти незаметно.
Головная лодья вдруг повернула и, косо вспарывая волны, ринулась к её берестянке. Теперь уже не Горлинка шла впереймы, теперь уже ловили её. Да она, собственно, и не пряталась…
Резной нос с дико оскаленной деревянной конской головой навис прямо над головой Горлинки. Около него стоял незнакомый рыжий (да и ражий тож) вой.
— Ого, какова добыча! — весело прогудел он. — Чья такова будешь, девка?
— Так и будем говорит, аль на борт меня примешь? — сварливо откликнулась поляница.
На лодье захохотали, через борт протянулись руки, вмиг выдернули девушку вверх, а после кто-то зацепил багром и её лёгонький челнок.
На носовой палубе Горлинка сердито огляделась. Весёлые лица, старые и не очень, молодые и пожившие. И — Перуне! — все поголовно незнакомые!
— Так кто ж ты такова-то, девка? — теперь кметь говорил уже подозрительно, оглядывая её мужскую сряду, кояр и шелом.
— Я дочь воеводы вашего, Военега Волчьего Хвоста. Мне его увидеть надо, срочно!
— О как?! — подозрительно сказал, подходя, кто-то властный. — И зачем это, голуба, тебе его видеть?
Горлинка вскинула глаза и остолбенела — Гюрята Рогович!
— Здравствуй, Горлинка.
— И тебе поздорову, — прошептала она.
Вот влипла-то! Гюрята — новогородец, а значит, человек Владимира. Что ж теперь — за борт сигать?
— Ну? — грозно-весело сказал Гюрята. — Зачем тебе к отцу?