Ржавые земли

Хорсун Максим

Солнечные лучи смешались со светом электрических лампочек. Рудин прищурился. С годами зрение стало таким же ненадежным, как и слух. Вскоре глаза обвыкли, и он увидел уходящий вдаль коридор, немногочисленных служак да бритого парнишку в робе, что с матросским усердием орудовал шваброй. Рудин почувствовал, что его разгоряченное лицо обдувает пахнущий лежалыми бумагами ветерок. Библиотечный запах притуплял чувство опасности.

Лейтенант толкнул тяжелую двустворчатую дверь.

– Вперед!

Они пошли по бетонным ступеням вниз. Спустились на первый

подвальный этаж, затем – на второй. Лейтенант стукнул кулаком в железную дверь. Через зарешеченное оконце на них взглянул усатый дежурный. Громко щелкнул замок. Рудин ожидал услышать последующий скрип, но петли были смазаны на славу.

Лейтенант и дежурный вполголоса поздоровались.

– Куды? – деловито спросил дежурный; говорил он с сильным украинским акцентом, и при этом усы его шевелились. – К злдиям?

Рудин не услышал ответ, очевидно, лейтенант просто кивнул.

Подвальный коридор оказался шире и короче верхнего. И пахло здесь не бумагами, а прелью и мочой. Стены и пол были окрашены голубой краской, под потолком ярко сияли лампы в зарешеченных плафонах, на полу лежал бледно-зеленый линолеум. «Как на «Кречете»», – отрешенно подумал Рудин.

Лейтенант повел Рудина мимо глухих железных дверей, за которыми, насколько успел понять старик, томились те самые «злодии». За одной дверью кто-то рыдал, в другую глухо билось что-то большое; воображение рисовало безумного узника, – как он раз за разом кидается грудью на неподатливое железо. Возле входа в следующую камеру стоял еще один служака; он торопливо отдал лейтенанту честь. Дверь была приоткрыта, и Рудин решил, что его заведут внутрь, однако сопровождающий несильно, но настойчиво подтолкнул его в спину, шагай, мол, дальше. Сквозь щель Рудин увидел, как двое в форме пинают распластанное на полу тело.

– За что его так? – не удержался Рудин.

– Вопросов не задавать… – апатично бросил лейтенант.

Коридор повернул под прямым углом. Они прошли через три одинаковых небольших зала, в каждом посредине стоял деревянный стол да две скамьи. Линолеума здесь не было и в помине. Стены, пол и потолок – сплошной цемент, серый и напитавшийся испарениями человеческих тел.

И снова поворот. Здесь они нос к носу столкнулись с другим лейтенантом. Тот был сердит и шел, читая на ходу заляпанные кляксами бумаги. Сопровождающий Рудина протянул ему руку, приветствуя, но офицер неловко отшатнулся, зажал бумаги локтем и подставил вместо ладони запястье.

– Извини, – буркнул он и показал руки: оба кулака были разбиты в кровь.

Потом они оказались перед дверями с решетчатым оконцем; лейтенант сам, опередив дежурного, отбросил засов и вывел Рудина на лестницу – копию той, по которой они спускались в местный Аид. Двинули вверх, снова поднялись на первый этаж.

Рудин позволил себе перевести дух. Он-то понимал, что привезли его на «эмке» не для задушевных бесед за кружкой чаю и что шансов выйти за шлагбаум и пошагать себе домой легким и беспечным шагом – один на миллион. Он полагал, что пожил достаточно и повидал всякого через край.

Ну не станет он пресмыкаться и потеть от страха перед каким-нибудь хамом, облаченным в мундир. Не станет – и точка! Вот только – черт возьми! – после пятиминутной экскурсии по «подвалам инквизиции» пахнущий библиотекой воздух был так сладок, что щемило сердце.

Снова коридор. С одной стороны – темно-бордовая драпировка и широкие, но забранные ажурными решетками окна с видом на березовую аллею. С другой – гипсовая лепнина с неуместными купидонами, нимфами, волнами и лозами. Впереди – очередная двустворчатая дверь и переминающийся с ноги на ногу охранник.

Лейтенант втолкнул Рудина в приемную. Секретарь, дама средних лет в форме офицера ГБ, подняла трубку внутреннего телефона и, глядя с холодным любопытством на вошедших, доложила: «Он здесь».

Через миг задержанный перешагнул порог кабинета начальника НКВД Западной области – старшего майора госбезопасности товарища Блада.

Первое, что он увидел в просторном, затененном тяжелыми шторами кабинете – это портрет Усатого Таракана в полный рост. Рудин замер, пришпиленный к паркету взглядом неживых глаз. Поэтому, когда чей-то немолодой голос попросил: «Входите и поплотнее закройте за собой дверь», Рудину померещилось, что эта написанная маслом икона обратилась к своему блудному чаду. И только чуть позже он заметил сидящего за столом человека.

Рудин прошел, не зная, как именно следует себя вести. Он-то полагал, что придется иметь дело с кем-то из следователей, но чтобы вот так, через пропитанный чужими страданиями подвал в пахнущую одеколоном атмосферу советского ампира… Вокруг стояли резные кресла и диваны, позаимствованные у тузов старого режима, а он носил заштопанную одежду и старые парусиновые башмаки. Он – бывший дворянин – привык к умеренности, граничащей с откровенной бедностью, тогда как тот, кто некогда дорос лишь до капральских нашивок, сидит в кожаном кресле, и на столе у него – пять телефонов.

– Садитесь! – резко приказал затаившийся в тени человек. Он нашарил на столе трубку, сунул ее в рот. Дрожь в пальцах выдавала его волнение.

Рудин присел на край стула.

– Как мне к вам обращаться? – спросил он сразу.

– Говорите «гражданин начальник», здесь так принято. Не ошибетесь.

Они смотрели друг на друга, и уэллсовские машинки времени бешено работали в их головах, стирали с пожилых лиц пигментные пятна и морщины, убирали обвисшие складки кожи и синие капиллярные сетки.

– Хочу, не откладывая в долгий ящик, поставить вас в известность: в Москве располагают информацией, что в Западной области обнаружен член экипажа пропавшего царского броненосца. – Начальник закурил. Завеса из густого дыма, растянувшаяся между ними, заметно успокоила хозяина кабинета. – Вам придется нацарапать признание. Грамоте, насколько нам известно, вы обучены, – он положил ладонь на стопку мемуаров Рудина, их доставил начальнику старший следователь Краснов. – И давайте так: без небылиц, гражданин Подзаборный.