С английским флотом в мировую войну
Шрифт:
У нас, а также на других кораблях, где имелись японские патроны, их немедленно вынесли из бомбовых погребов и разложили на верхней палубе. Через несколько времени было, однако, объявлено приказом по эскадре, что, хотя причина взрыва на «Natal» не вполне выяснена, нет оснований приписывать ее самопроизвольному взрыву японских патронов. В то же время были запрещены на флоте всякие кинематографические представления в палубных помещениях. Были также введены особые правила предосторожности на случай пожара, порядок хранения фильмов и т. п. Из этого следовало, что катастрофа все же приписывалась пожару, возникшему в связи с киносеансом.
В английском флоте с начала войны были уже не раз подобные взрывы зарядных погребов, и они послужили причиной гибели многих военных и транспортных судов. Я был склонен думать, что возможность таких несчастий обусловливалась некоторыми особенностями
После взрыва «Natal» я при случае высказал свое мнение по этому вопросу командующему флотом. Адмирал, по-видимому, согласился, что описанная мною система контроля совершеннее и высказал намерение сообщить об этом в Адмиралтейство. Он опасался, однако, что Адмиралтейство не согласится на изменение системы, в особенности во время войны, так как такая коренная реформа потребовала бы подготовительных работ и длительных опытов. «Главная причина, однако, та, – добавил адмирал с улыбкой, – что мы слишком консервативный народ, в особенности в вопросах техники, и поэтому не имеем доверия к чужому опыту. За это упрямство мы часто должны расплачиваться собственной шкурой. На флоте ваше мнение, быть может, найдет поддержку, но не могу ручаться, что оно также найдет ее и в Адмиралтействе».
Главнокомандующий Гранд Флита адмирал сэр Джон Рэшуорт Джеллико.
Впоследствии я мог убедиться, что Джеллико был совершенно прав. В Ютландском бою англичане потеряли шесть больших кораблей и несколько малых судов из-за взрыва зарядных погребов. На немецких же судах удавалось успешно локализировать возникшие пожары, и они не перебрасывались в места хранения взрывчатых веществ. Немцы не потеряли ни одного корабля из-за взрыва зарядных погребов, англичане же дорого поплатились за свой консерватизм. Главная причина была, конечно, не в неправильной системе контроля, а в недостаточной изоляции зарядных и бомбовых погребов.
В январе 1916 года я написал русскому морскому министру Григоровичу подробное письмо и изложил главнейшие пункты моей докладной записки английскому Адмиралтейству. Я выказал свою твердую уверенность, что русский флот в Балтийском море никоим образом не может рассчитывать на поддержку английского флота до тех пор, пока немецкий флот не будет решительно разбит в Северном море. Копию этого письма я передал Джеллико.
Мой друг Хагберг-Райт прислал мне из Лондона оттиск статьи Давида Ханней, автора истории английского флота и различных военно-морских трудов. Статья носила заглавие «Наступающий год на море» («The Coming Year at Sea») и настаивала на необходимости более активной морской стратегии со стороны союзников. Автор статья был мне знаком по одному из клубов Лондона, и мы однажды с ним целый вечер беседовали на эту тему. Теперь я имел случай прочесть в переработанном виде почти всю нашу беседу и большую часть приведенных мною тогда доказательств. Статья указывала на необходимость консолидации союзниками Балтийского фронта, на который опирается восточный фронт. «Наполеон, как известно, говорил, что его адмиралы изобрели новый способ ведения войны – без риска, с чем он их не поздравлял. По-видимому, в нашем Адмиралтействе имеются специалисты, которые сто лет спустя после Наполеона сделали то же самое открытие». Статья заканчивалась
Хагберг-Райт писал мне также, что моя докладная записка, очевидно, произвела известное впечатление и что она начала пускать корни даже в самом Адмиралтействе. Всё это меня очень обнадежило.
Было ли мне тогда ясно, что даже самый суровый способ ведения войны оружием невинен в сравнении с ужасами бесконечно длящейся блокады и стратегии «на истощение»? Мог ли я предполагать, какие тяжелые страдания придется еще перенести Европе после войны? Гранд Флит был, конечно, на 50 процентов сильнее немецкого Флота Открытого моря, но мертвые цифры не обеспечивают победы над врагом. Так, приблизительно, должно было рассуждать Адмиралтейство, когда оно признало дальнюю блокаду берегов Германии, а также нейтральных стран за наиболее действительное средство на море. Победа без риска – действительно ли нашло Адмиралтейство средство достичь такой победы? Я мог в этом усомниться.
История не высказала еще своего последнего слова о мировой войне, но многие прониклись уже той мыслью, что стратегия на истощение принесла Европе больше бедствий, чем счастья. В журнале «Nineteenth Century» («Девятнадцатый век») была помещена статья под заглавием «Единственный путь к прочному миру», которая также требовала более активной стратегии на море и суше. В ней упоминалось, что Антанта подняла свой меч, как это часто заявлялось ее государственными деятелями, во имя демократии и для ниспровержения прусского милитаризма. Но победа невозможна, если не удастся убедить немецкий народ, что его правительственная система ни в коем случае не выше, а, наоборот, ниже современной демократии. Немецкие успехи в Польше, Галиции и Сербии вновь оживили популярность Вильгельма, поблекшую было после неудач под Верденом. Только поражение на море и на суше заставит Германию разочароваться в своих кумирах и докажет ей, что основанная на военном и полицейском гнете форма правления не есть необходимое условие для победы на войне.
Другими словами, нужно психологически повлиять на народные массы неприятельской страны, которые ослеплены блеском своего правительства и загипнотизированы его успехами. Повлиять на психологию народных масс на войне можно только путем военных успехов, а для них необходимой предпосылкой является более активная стратегия. Автор не во всех своих утверждениях был прав. В союзной России царствовал еще больший деспотизм, чем в Германии. Но вывод статьи был в конце концов правилен.
Поездка в Петербург.
24-го января я получил через Адмиралтейство телеграмму с приказанием немедленно отправиться в Петербург для переговоров по поводу моей докладной записки. В тот же день вечером я выехал в Лондон, где должен был пробыть три дня в ожидании парохода, отправлявшегося в Норвегию. Эта задержка дала мне возможность еще раз быть у первого лорда Адмиралтейства. Бальфур повел со мной на этот раз весьма откровенный разговор. Упомянув о моей записке, он спросил меня, что я намерен по этому поводу сказать в Петербурге. Мой ответ гласил: «Я сообщу, что пока бесцельно надеяться на прорыв английского флота в Балтийское море или на серьезное наступление в Северном море». Бальфур возразил, что до решительного поражения немецкого флота Адмиралтейство не может изменить своей стратегии и что очень трудно предсказать, когда это может случиться. Гранд Флит находится в постоянной боевой готовности, но он не хочет попасть в засаду, заранее уготовленную для него у немецких берегов.
Чтобы несколько позолотить эту горькую пилюлю, министр заговорил о сочувствии к русскому Балтийскому флоту, который противостоит несравненно сильнейшему противнику. «Пожалуйста, передайте вашему морскому министру, что наше офицерство одобрительно высказывается о боевой готовности вашего Балтийского флота, чего, однако, нельзя сказать про русский флот в Белом море». Я заметил на это, что в Белом море уже в течение ста лет не имелось флота и что все нынешнее оборудование импровизировано там лишь за время войны. «Ах, вот как, – прервал неожиданно Бальфур, – но скажите же мне тогда, почему ваше правительство не держит своих обещаний?» Я тотчас же спросил: «Какие обещания?» Но Бальфур переменил тему разговора и просил меня передать привет русскому морскому министру. После этого я откланялся. Мне до сих пор неизвестно, какие обещания подразумевал английский государственный деятель.