С двух берегов

Ланской Марк Зосимович

Все опять упиралось в задачу, которая возникла после разгрома лаборатории: нужно найти и обезвредить шайку, притаившуюся в Содлаке.

Давно уже с такой тяжестью на сердце не поднимал я трубку, вызывая Шамова. Как всегда, когда мне было худо, он не шутил, не подкусывал, а слушал чутко и немногословно подбадривал. Когда я закончил свой сбивчивый доклад о провале операции, он сказал:

— Вот тебе и документик. У деловых людей слова с поступками не расходятся. Обязались сотрудничать, так уж во всем… Упал духом?

— Сам из

рук выпустил…

— Плохо, конечно. Но у них проигрыш выше. Документы у нас, и это самое важное. Понял?

— Так точно!

— Поэтому радоваться им нечему. Я так думаю, что на этом их деятельность в твоей вотчине кончится и они из Содлака уберутся. Хорошо бы изловить… Я посоветуюсь. Но и вы там ручки не складывайте. Ищите мазуриков. Договорились?

— Сделаем все…

— Выше голову, капитан Таранов!

ИЗ ПИСЕМ СТЕФАНА ДОМАНОВИЧА

Июнь 1964 г.

…Да, этого мы тогда понять не могли, что американские и немецкие монополисты — братья во бизнесе. Теоретически знали, а применить теорию к мелочам действительности не умели. Билл, конечно, пешка, но представлял он королей, связанных круговой порукой. Какой наивной была наша уверенность, что с круппами и тиссенами будет покончено навсегда. Все династии, вскормившие Гитлера, снова командуют на Рейне и с прежней деловитостью готовят новую войну. Но об этом скучно писать, расскажу о другом.

Второй день я в Содлаке. Не был здесь давно, хожу по родным улицам, кланяюсь знакомым лицам и предаюсь, стариковским забавам — навещаю памятные места, сквозь призму настоящего пересматриваю события прошлого. Тебя все помнят. Не удивлюсь, если одну из улиц переименуют в честь коменданта Таранова. Даже малыши знают, что был здесь когда-то русский офицер, который говорил «ничего», а делал все.

Приехал я сюда по следам Пуля. О нем я как-то писал тебе. Ищу свидетелей, стараюсь разгадать, о каком «саботаже» шла речь в его доносе. Кое-что проясняется, но делать выводы рано.

Иногда я чувствую себя в возрасте Мафусаила, хотя между мной и молодежью, выросшей после войны, пролегло не так уж много лет. У меня достаточно жизненного опыта, чтобы знать, как условны все суждения о любом поколении. Среди детей и внуков моих друзей я узнаю и себя, каким я был до ареста, и Йозефа, и еще кого угодно из моих однолеток. Среди них так же много и прагматиков, и мечтателей, злых и добрых, талантливых и бездарных. Они только быстрее передвигаются по дорогам, энергичней танцуют и проще смотрят на некоторые сложные вещи.

Человечество меняется гораздо медленнее, чем это принято думать. Впрочем, как и все живое. Изменение внешних условий бытия принимается за коренные сдвиги в самой природе. Между тем корова, которую доят с помощью электричества, остается той же коровой, что поила наших предков. Беда в том, что изменившиеся условия бытия впервые в истории поставили под знак вопроса самое бытие. Никогда еще инфантильное недомыслие, равнодушие, беспечность, все разновидности бездумия не были такими опасными, как в наше время. Эту истину я вдалбливаю каждому — терпеливо, настойчиво, не уставая и не отчаиваясь. А близким к отчаянию я бываю часто.

Ты помнишь ресторанчик «Под шляпой», где мы с тобой познакомились? Сейчас ты не узнал бы его. Старший сын Дюриша приобрел его у овдовевшей Гелены Каменсковой, перестроил все сверху донизу, сплел восемнадцатый век с модерном, покрыл бочонки сиденьями из темного поролона, подковой выгнул стойку у бара, очистил стоянку для машин, поднял на высокие рекламные ходули очерченного неоновым штрихом парня в шортах, с пенящейся кружкой в руке.

Когда я приезжаю в Содлак, почти каждый день захожу сюда, медленно потягиваю отличное пиво и не устаю любоваться близкими горами, которые так же, как и многие люди, все видели и ничего не помнят.

Нижнее шоссе превратилось в автостраду. Его расширили вдвое, сменили покрытие, разделили полосами кустарника направления потоков. Ограду бывшей клиники Герзига пришлось отодвинуть. Территория ее сократилась, но лечебных корпусов стало много больше, и коммунальная больница пользуется хорошей славой.

На автостраде затишья не бывает. С каждым годом племя туристов становится многочисленнее. Завидев парня с кружкой, они сворачивают на асфальтовую спираль и поднимаются к ресторану. Чаще других приезжают западные немцы. Если бы ты видел, как их встречает Ружица, внучка Петра Гловашки, хорошенькая длинноногая девчушка, работающая официанткой. Ей нравится обслуживать этих отлично одетых дам и господ. Они расплачиваются валютой и не забывают о чаевых. Она сияет от радости, приносит и уносит бегом, щебечет по-немецки слова привета и благодарности.

В моей памяти отпечаталось столько гестаповцев, эсэсовцев разных чинов и рангов, что немудрено найти злодейские черты даже у людей ни в чем не повинных. Поэтому я не всегда доверяю своим глазам. На этот раз они не ошиблись.

Он приехал не один. С ним пышная жена и две спортивного склада красивые девушки — дочки. Дружная семья. Любят друг друга. Они весело ели и пили. Он сидел ко мне боком, ярко освещенный солнцем. Старый след от ожога, оттягивавший чуть в сторону верхнюю губу, лоснился, как смазанный маслом, но не портил мужественного лица.

Мать с девочками ушла на верхнюю смотровую площадку, где под старыми вязами несколько пней тоже покрыты поролоном и где воздухом уже не дышат, а пьют его, как родниковую воду.

— У вас славные дети, — сказал я.

Он повернул голову, и я узнал его глаза. Он улыбнулся. Я спросил его, откуда он приехал, по делам или в отпуск. Он объяснил, что давно уже не служит, у него государственная пенсия и кое-какие сбережения. Совершает поездку по Восточной Европе, чтобы дети с пользой провели каникулы.