С двух берегов
Шрифт:
Доманович, начавший было закипать, сдержался. Он не мог не согласиться, со мной, что Бауэр будет полезен следствию, но против отсрочки казни бунтовала бушевавшая в нем жажда мести, мечта о расплате, которую он лелеял в самые горестные часы своей лагерной жизни. Он досадливо поморщился.
— Спроси у него, кто такой Билл и давно ли они расстались, — напомнил я Стефану, что о главном мы еще его не допросили.
Бауэр в полном недоумении пожал плечами: никогда такого человека не видел и ничего о нем не
Мы бились еще добрых полчаса, задавая одни и те же вопросы об американце, о лаборатории, но Бауэр ни разу не изменился в лице и убеждал нас, что ни до ранения, ни в клинике Герзига никого, похожего на Билла, ему встречать не приходилось.
Еще одна попытка выйти на след убийцы Терезы кончилась ничем. Я даже не мог радоваться разоблачению гитлеровского палача. Когда я сам стал напоминать себе попугая, бессмысленно повторяющего одни и те же вопросы, мы допрос прекратили.
Дня за два до поимки Бауэра Шамов сообщил мне по телефону:
— Нашли шофера из БАО. Все подтвердил, что говорил Буланов. И час совпадает, и место. Не мог он быть в лесу, где убили Терезу. Полное алиби. Слышал такое слово?
— Слышал. Значит, полный порядок, — сказал я с щетинным облегчением.
— Какой же порядок видит капитан Таранов? — гневно спросил Шамов.
— А тот, — в свою очередь рассердился я, — что не расстреляли невинного человека, как предлагали некоторые товарищи, чересчур скорые на руку.
Шамов не ожидал такого отпора с моей стороны, тем более что я еще ни разу не посмел ему перечить. Он заинтересованно переспросил:
— Кто ж этот скорый? Уж не я ли?
— Нет, я, конечно.
— Люблю, когда признаешь ошибки. На первый раз прощаю. А порядка и взаправду нет, — заключил он с необычной для него озабоченностью. — Население-то не поверит. Скажут, что отвели удар от своего, за убитую немку только испугом отделался. Получится, будто мы с тобой комедию в Содлаке разыгрывали, когда следователя привозили. Красиво, по-твоему?
Я согласился, что красивого мало, но как исправлять положение — не знал, в чем честно признался.
— Вот что, — другим, самым серьезным своим тоном сказал Шамов. — Твой полицейский прав. Раз не Буланов, значит, кто-то из местных. Пусть бросит все силы. Он что делает? Или только натрепался тогда?
Стефан никогда столько не работал, как в эти дни. Сутками из своего кабинета в комендатуре не вылезал, совсем почернел. Поэтому я уверенно доложил:
— Ночей не спит, только этим и занимается.
— И ты не спи. Я бы мог следователя в помощь прислать, но, честно говоря, боюсь, что вы со Стефаном за его спину спрячетесь и сами ручки сложите. А в этом деле главная сила — местные жители. Без их помощи толку не будет. Мобилизуйте всех, объясните задачу и добейтесь успеха. Ты меня слышишь?
— Так
— На сегодняшний день это твоя первейшая забота. За нее отвечаешь головой. Все!
И до этого разговора проклятая «задача» не вылезала у меня из головы. Как всегда, когда поселится в башке трудный вопрос, живет он там безвылазно днем и ночью, зудит, как комар, чем бы ты ни занимался, и начинают вокруг него клубиться смутные предположения, этакие туманности без формы и содержания.
Кутерьма, поднятая Стефаном вокруг Бауэра, раздражала меня, отвлекала от главного — от раскрытия убийства Терезы. Я собирался тотчас же отправить эсэсовца в СМЕРШ, пусть там разбираются, кто он есть. Но пришел Стефан и сказал, что Бауэр во всем признался.
— В чем именно?
— В том, что он не рядовой, а штурмбанфюрер, что действительно ездил по лагерям и учил убивать.
— С чего это он вдруг признался?
— Поговорили по душам, убедил, что деваться ему некуда, только хуже будет, если станет запираться… Он и признался.
К сообщению Стефана я отнесся с недоверием и приказал привести Бауэра.
Теперь он сидел на том же месте, где вчера, и подробно рассказывал, кем и где служил, в каких лагерях и когда бывал. Как положено, старался приуменьшить свои злодеяния, ссылался на то, что действовал по приказу и убил лишь нескольких человек, все равно обреченных на смерть.
Он уже не прятал своих рук, прикрывал ими глаза, как бы в сильном волнении и сожалея о содеянном, нервно теребил рыжеватую шевелюру.
Я даже не слышал, что мне переводил Стефан, все смотрел на руки Бауэра, и туманность вокруг убийства Терезы вдруг рассеялась, вернее наоборот, уплотнилась, приобрела различимые очертания верной догадки.
— Скажите, Бауэр, почему вы рубанули по шее Терезу? — спросил я и сам удивился наивности своего вопроса. Светловолосый, широкоплечий человек, которого Гохард видел в то утро в лесу, и Хаммерман из рассказа Томашека, и Бауэр, сидевший передо мной, слились в моих глазах воедино. Его рука-молоток как будто склеила разрозненные мысли. Чего я не мог понять, это причины убийства. Не верилось, что из-за грубой провокации такой матерый волчище стал бы рисковать жизнью. Потому я так прямо, без всякой подготовки и брякнул.
Стефан не сразу перевел мои слова. Он тоже не ожидал такого поворота. Но тут же моя догадка перешла к нему, он сам поверил в нее и взглянул на меня с завистью — не ожидал от меня такой проницательности.
Бауэр так побледнел, что только лепестки шрама остались розовыми и выделялись на лице, как приклеенные.
— Какую Терезу? — чуть слышно спросил он.
— Нойхойзер.
Он явно струсил и тянул время, чтобы прийти в себя от нежданного удара.
— Никогда не видел эту женщину, — сказал он.