С историей на плечах
Шрифт:
И он вышел из кабинета. Вопрос о его поездке был решен в пять минут, так как сам Гавриленко считал, что Ступницкому надо ехать.
— Может быть, Любовь Борисовна сделает хороший доклад и заинтересует Риса, но договориться о совместной работе, конечно, не сможет. А надо ковать железо, пока горячо, — сказал он, когда Анатолий Михайлович обрисовал ему ситуацию. — Оформляйте командировки.
Так мы оба получили возможность побывать в Ленинграде, чему я радовалась, ибо страшилась одна ехать так далеко от дома и в незнакомое место. Всю дорогу я волновалась и расспрашивала Ступницкого о Владимире Федоровиче Рисе, старалась представить этого человека, который так внимательно отнесся к моим публикациям.
По словам рассказчика, это был не спортивный, но хорошо сложенный мужчина, высокий, худощавый, стройный и гибкий, возрастом старше моих родителей, с седыми волосами. В костюмах предпочитал коричневый и темно-синий цвета. Наружности он был не славянской, так как происходил из этнических немцев нашего Поволжья, но с обрусевшей душой и удивительно энергичным и неугомонным интеллектом. По натуре это был настоящий интеллигент, пытливый, увлеченный исследованиями человек, доброжелательный и предупредительный к коллегам и ученикам, вообще ко всем, кто его окружал. Возможно, этому его научила жизнь, в которой было пережито достаточно драм, была даже трагедия. Совсем молодым Рис женился на коллеге, и жена верно ждала его из трудовых лагерей, где, как и всем русским немцам, ему довелось побывать в годы войны. Но вскорости по его возвращению она погибла, буквально на его глазах, при испытании новой турбины — экспериментальный образец разлетелся на куски, и один из них попал женщине в голову.
— Владимир Федорович очень уважает женщин с мужским складом ума, как и я, — хохотнул Анатолий Михайлович. — Правда, он сам блестящая умница, чего не скажешь обо мне, я теории усвоил плохо. Он считает, что в технических науках без таких сотрудниц обойтись невозможно, ибо они незаменимы при создании экспериментальных методик и математическом описании изучаемого вопроса.
— Женщины вообще более скрупулезны, — поддержала я разговор. — Это психологическая аксиома.
До войны Рис работал в Ленинграде на том же самом Невском машиностроительном заводе, который стал считаться военным объектом, так как перешел на выпуск продукции для фронта. Как у ведущего специалиста него была броня, то есть освобождение от призыва на фронт, тем не менее общее указание изолировать всех немцев не миновала и его. Он ведь был не просто немцем, а настоящим немцем, получившим немецкое воспитание, ибо родился в селе Степное, что в АССР немцев Поволжья, это Куккусский район. Перед войной вынужден был уехать в Свердловск, а уже оттуда его направили в трудовую армию. Приказ об этом 21 марта 1942 года подписал Свердловский ГВК. Работать он попал на Тагилстрой. А убыл оттуда по хлопотам коллег 12 июня 1943 года. Но все равно до конца войны Рис работал на нескольких крупных металлургических предприятиях, и лишь в 1945 году вернулся в Ленинград на Невский машиностроительный завод, где вскоре был назначен главным конструктором по компрессоростроению.
— Не думайте, что это было осуждение. Это была именно изоляция, а не арест, как теперь любят привирать многие, строя из себя страдальцев, — позже говорил мне сам Владимир Федорович. — Нам, немцам, не совсем доверяли, боялись провокаций, и это оправдано в условиях войны. Зато нас уберегли от боев и смерти, используя на трудовых фронтах. Я рад, что все равно послужил своей Родине для достижения Великой Победы.
С академиком, руководителем Международного Союза российских немцев Борисом Викторовичем Раушенбахом я позже встречалась в Москве, когда приезжала на научные семинары в авиационный институт. Конечно, как бывает при знакомстве, мы находили общих знакомых, вспоминали об интересных моментах своей жизни.
Вот что рассказывал сам Борис Викторович о тогдашнем ГУЛАГе, о своих трудовых лагерях, где упоминался и Рис:
— Сидел вместе с нами очень интересный человек, ленинградец Владимир Федорович Рис, инженер-турбинщик. И во время так называемой отсидки он стал... лауреатом Сталинской премии! За разработку конструкции, освоение серийного производства и внедрение в народное хозяйство газотурбинного агрегата ГТ-700-5 с нагнетателем 280-12 для компрессорных станций магистральных газопроводов. Группа инженеров за свою работу получила эту наивысшую в нашей стране премию, и он получил ее вместе с ними. По факту участия в этой работе. Кажется, небывалое дело! Потрясающий факт — человек сидит в зоне и получает звание лауреата Сталинской премии, а ведь было же. Этого не скроешь. Вот что такое советская справедливость! Мы очень смеялись по этому поводу в зоне и радовались, отчасти и потому, что его в скором времени выпустили, хоть сами мы остались работать дальше. Ну, выпустили его, конечно, не просто так. Коллектив, с которым он работал на ленинградском заводе и который вместе с ним получил Сталинскую премию, оказался очень хорошим, смелым, дружным. На этом же заводе, как я понял, работала его жена, и они вместе развили бурную деятельность по его освобождению, поручились за его преданность своей стране, всячески за него хлопотали, тем более что он — лауреат!
А вот что сам Рис рассказывал о высылке в Свердловск и затем в трудовой лагерь. Из его рассказов можно было бы написать книгу, но я ведь не догадалась тогда сделать записи, хоть какие-нибудь пометки. Если бы в молодости зналось, что этого захочется в старости...
Дом, в который их поселили, был добротный, располагался в центре города и имел одну особенность — в нем не было кухонь, потому что рядом проектировалась фабрика-кухня. Предполагалось, что жильцы дома будут питаться там, а в доме — только жить. Дом был построен просто, по коридорному типу — один длинный коридор вдоль всего дома, и в него выходят все квартиры. Риса разместили то ли на третьем, то ли на четвертом этаже.
И тут выяснилось, что планы планами, а за каждым глотком чая в забегаловки не набегаешься, значит, кухня все-таки нужна. Под нее в коридоре выгородили какое-то помещение, кое-как приспособили для готовки пищи. И все бы ничего, но этой самодельной кухни было мало на весь длинный коридор, на все квартиры. Пришлось Рису искать кирпич, выдалбливать в нем желобок и помещать туда нагревательную спираль — сооружать "плитку", потому что за женщинами попасть на кухню практически не удавалось, они с вечера занимали очередь друг за другом.
— К войне наша работа имела косвенное отношение, — с сожалением говорил Владимир Федорович. — А ведь хотелось больше поработать на фронт, коль уж нас сорвали с места, привезли куда-то. Тем более что были подразделения, которые впрямую занимались делом, связанным с нуждами войны, с военными проблемами. Все равно я трудился в полную силу до марта сорок второго года, когда получил повестку, предписывавшую явиться с вещами в военкомат, а далее на пересыльный пункт, где собирались все, вызванные повестками. Я ни о чем не подозревал, полагая, что меня призывают в армию. Собрал вещички и пришел по указанному адресу. Через несколько дней после этого нас посадили в поезд типа электрички, в хороший вагон, и повезли. С нами ехал всего один сопровождающий, то есть внешне все выглядело нормально. Ехали часа два, приехали в Нижний Тагил. Там нас высадили, на грузовике привезли в зону и сказали: «Теперь вы будете жить здесь». Статьи-то никакой не было, по которой нас привезли сюда. Просто изоляция. Немцы. Для такого разговора трудно было найти слова, тут больше полагались на наш ум, что мы сами все поймем.
А дальше была работа... Коль уж речь зашла о Тагилстрое, то скажу, что Рис вспоминал о нем немало и охотно. Он говорил:
— Трудармейцы работали на износ, как и вся страна. Многие не выдерживали. А почему? Потому что после работы валились на нары, как убитые, не раздеваясь, не разуваясь, и засыпали. Они-то и умирали, как умирают на войне, — чаще, чем в мирной жизни. Но мы нет. Мы были молодыми, выносливыми, и, придя в бараки, не расслаблялись, а продолжали свои увлечения. Компания подобралась интересная, все редкие интеллектуалы, личности — Борис Раушенбах{7}, Отто Бадер{8}, директор какого-то Днепропетровского завода Лой, Армин Стромберг{9}, берлинец Пауль Риккерт, защитивший докторскую диссертацию в Берлинском университете{10}, ну и я с ними… Сашка Реймген{11} в разговорах еще называет несколько немцев с Украины, Крыма и Волги, но я их не запомнил. Мы, конечно, резко выделялись на фоне безотказных поволжских трудяг-крестьян-колхохбауэр тем, что в свободное время не валялись на нарах, а собирались в кружок, читали лекции и просвещали друг друга. То есть в нас преобладал творческий дух. И мы все выжили.
Но эти разговоры были позже.
Мы прибыли в Ленинград в воскресенье, о чем компанейский Анатолий Михайлович побеспокоился при покупке билетов, так как очень хотел по приезде застать семью сестры дома и посидеть с ними за бутылочкой винца. Но тем самым он обрек меня на то, что в выходной день я не могла попасть на завод, взять там направление и устроиться в заводскую гостиницу. Мне это не совсем нравилось, шанс пожить по-человечески в чужом городе выпадал исключительно редко, и его не хотелось упускать, но не идти же было против планов фактического начальника, который отстоял перед директором эту поездку! Пришлось согласиться и теперь с вещами пихаться куда-то на жилмассив.