С киноаппаратом в бою
Шрифт:
Мы не дали себя обыскать, предъявили документы.
Офицер с «Абхазии» менялся в лице.
Матросы, так ревностно выполнившие приказ командира — «поймать и обезоружить», — ухмылялись.
В пакгауз вошел контр-адмирал К.
— Смирно! — скомандовал старшина.
— Вольно. Кто стрелял по берегу? Что случилось? — контр-адмирал обвел всех взглядом.
Борис перебирал руками простреленную фуражку. Один из матросов держал наши камеры.
— Так что тут произошло, товарищи корреспонденты?
— Он, товарищ контр-адмирал, — и Шейнин показал взглядом на офицера, — с перепугу приказал нас с Микошей расстрелять
— Ну и что же, не попал?.
— Попал, товарищ адмирал, — сказал виновато Шейнин и просунул палец сквозь дырку в фуражке.
Потный офицер так и стоял по стойке «смирно» и из красного быстро превращался в багрово-синего.
— У вас плохое зрение? — обратился к нему адмирал.
— Никак нет, товарищ начальник! — наконец вымолвил он хриплым голосом.
— Такого звания на флоте нет, — зло сказал адмирал. — Какого дьявола вы дали команду стрелять по своим? А? По своим офицерам! Подняли панику среди населения. Хорошо, никто не пострадал. Не видели, что перед вами советские офицеры? От страха потеряли не только зрение — разум! С какой дистанции вели огонь?
— Сто пятьдесят метров, товарищ контр-адмирал!
— И не могли попасть в цель? Десять суток для обучения стрельбе в цель! Кругом! Шагом арш!
— Вам повезло, товарищи! Могло быть намного хуже. — Контр-адмирал пожал нам крепко руки и пожелал хорошей съемки.
Матросы виновато вернули нам аппараты и гурьбой побежали снова на подвалившую к пирсу «Абхазию».
— Пойдем, пока не поздно, наверх, — сказал я. — Может, еще снимем что-нибудь интересное…
Борис шел рядом и молча крутил простреленную фуражку, боясь надеть ее на голову.
14. Начало конца
Ночь как ночь. Я иду незнакомой тропой в призрачном мраке среди развалин. Они не видны, но я чувствую каждую глыбу, каждую изогнутую огнем балку.
Тишина. Тяжелая, весомая, гнетущая. Мои нервы напряжены. Яркая вспышка прорезала полнеба. Все смешалось, стало дыбом: и город, и море, и небо. Бомбы и артиллерия бессмысленно перемалывали заново уже давно разрушенный город.
Враг бросился на последний приступ. В течение восемнадцати суток, начиная с 20 мая, сила артиллерийского огня и авиаударов нарастала с каждым днем. Ежедневно истерзанный город вспахивали от 2500 до 6000 бомб.
Защитники города дали клятву стоять насмерть до последней капли крови, до последнего патрона.
Да, патроны и боезапасы подходили к концу.
Главный удар враг направлял через Сапун-гору на юго-восточную окраину города.
С рассветом немецкая пехота пошла на штурм истощенного, смертельно измученного севастопольского гарнизона.
Атака была стремительной, злой и упорной, но городом овладеть врагу не удалось. Огромные потери в живой силе и технике не стоили незначительного позиционного продвижения.
Уж несколько ночей после того, как была разрушена гостиница «Северная», мы с Левинсоном и Петром не имели постоянного ночлега. Сначала нам удавалось хорошо выспаться на передовой — в окопах хозяйства полковника Горпищенко, но когда немцы продвинулись вперед, нам пришлось искать другой ночлег. Им оказалась небольшая зеленая балочка недалеко от полевого аэродрома. Несколько раз Петро отвозил нас туда на ночевку, и мы имели возможность передохнуть до восхода солнца.
Но так продолжалось недолго. Вчера балочку заняла воинская минометная часть, а мы получили официальное предписание от командования расположиться в штольне под скалой на Минной, против Сухарной балки.
— Там веселей, мы снова будем в компании журналистов «Красного черноморца». Они уже дней десять, как переехали, — успокаивал нас Левинсон.
Обстановка под землей оказалась просто невыносимой.
Огромный тоннель был наполнен людьми — бледными, худыми, истощенными. Одни работали у станков, другие — сменщики, утомленные и обессиленные непрерывным и тяжким трудом, — спали тут же рядом у выточенных снарядов и мин. Неподалеку редакция севастопольской газеты «Красный черноморец» трудилась над выпуском очередного номера. А немного в стороне пробивали второй ход сквозь скалу — запасной выход из штольни. Немцы прорвали участок обороны на Северной стороне и со дня на день могли выйти к Сухарной балке. Тогда старый выход из штольни на Минную пристань будет блокирован прямой наводкой через залив.
В сумерках, перед тем как отправиться в штольню спать, мы с тревогой наблюдали за нашими истребителями. Они штурмовали немецкую пехоту, прорвавшуюся на Северную сторону. Нас отделяла от немцев только полоска морской воды.
Спали мы первую ночь в штольне плохо, хотя у каждого была своя матросская койка. Все время нам казалось, что немцы закроют выход из штольни и мы останемся погребенными под землей. Было душно, и очень хотелось выбраться на волю.
— Ну что, не спится? Немцев боитесь или душно вам здесь, а? Не привыкли к могильной тишине? — К нам подошел старый знакомый, лейтенант Клебанов.
— Так, так… Звезды привыкли считать, слушать пение птичек, а тут даже лампочки вполнакала и то редко горят.
— Брось, Семен…
— Да! Положение, друзья, тяжелое. Вам надо, пока еще не поздно, подаваться на Кавказ. Я пришел предупредить вас: готовьте снятую пленку. Наша редакция через несколько часов садится на тральщик и уходит в Сочи. Вот такая команда поступила. Даже как-то неудобно: вы остаетесь, а мы должны уходить… — Семен присел на мою койку, и лицо его, всегда улыбчивое, веселое, погрустнело.
— Снятой пленки не так много, но если не довезешь ее, сам понимаешь, вся наша жизнь была вроде ни к чему… Тебе ясно?
Через два часа мы расстались с друзьями. Они уходили из Севастополя.
Так нам и не удалось в эту ночь сомкнуть глаз.
На следующий день, на заре, пришла с Большой земли с пополнением хорошо знакомая «Абхазия». Она ошвартовалась под крутым боком Сухарной балки. С нее выгружали боеприпасы и одновременно грузили раненых. «Абхазию» все время окуривали густой дымовой завесой. Только изредка в коротких просветах можно было увидеть прижавшийся к крутому обрыву теплоход. Над городом непрерывно рыскали одиночные юркие «мессеры» и многочисленные эскадрильи «юнкерсов». Они ходили над бухтами нахально, не боясь зенитного огня, очевидно зная, что боезапас сберегался для стрельбы прямой наводкой по живой силе. Команда «Абхазии» лихорадочно разгружала трюм, надеясь успеть до наступления темноты закончить одновременно и погрузку раненых. Под покровом ночи корабль снова должен был прорваться на Большую землю.