С любовью, сволочь
Шрифт:
Ну а потом вернулся тот пожар и та жажда, которую мы когда-то никак не могли утолить. То самое первое наше лето, когда мы еще не жили вместе, но если оставались у кого-то на выходные, то даже не одевались, чтобы не тратить время на раздевание.
— Помнишь, как раньше? — спрашивал я, забирая у нее нож, которым она резала помидоры, усаживая на стол и задирая юбку.
— Раньше мы ходили голыми, — она тянулась к шнурку на моих штанах. — А сейчас носим слишком много всего лишнего.
— Это чтобы не смущать кота. Иначе что он о нас подумает?
— Он и так думает, что мы бесстыжие развратники. Брысь отсюда!
Сверкнув желтым глазом, Бакс уходил. Весь его вид кричал: почему я вынужден терпеть этот бардак?!
Ну а в отпуске мы отрывались по полной. Пару раз поругались, не без того, но не до такой степени, чтобы сожрать друг друга. Кажется, мы действительно повзрослели и чему-то научились.
— Давай, грей уже скорее, — потребовала Маша, стягивая с меня мокрую футболку.
— Идем в душ. Выльем всю горячую воду, и весь дом нас проклянет.
— Ну и пусть, — она направилась в ванную, раздеваясь на ходу. — К вечеру еще нагреется.
Мы целовались под горячими струями воды, которые стекали по коже, дразня и распаляя. Ну как тут было удержаться? Я трахал ее, прижав к стене, а где-то рядом назойливой мухой летала мысль, что надо поосторожнее, надо успеть. Мы не практиковали этого ни раньше, ни, тем более, теперь. Опыта не было. Но едва я хотел выйти, Маша не позволила, подавшись навстречу.
— С ума сошла? — спросил я уже потом, когда мы лежали на кровати и слушали шум дождя за окном.
— Да ничего не должно быть, — она потянулась всем телом и закинула ногу мне на живот.
— А если будет?
— Ну, значит, будет. Ты против?
— Нет.
Я совсем не был против. Наоборот. И эти ее слова мне очень многое сказали. Но уже потом, когда мы вернулись в Питер и то, что ничего не будет, подтвердились, я не удержался, чтобы не подушнить.
— Маш, а ты вообще хочешь детей? Раньше тебя это пугало до усрачки.
— Хочу, — ответила она. — А пугало… И сейчас пугает, Сев. Только другое. То, что я вдруг стану такой же ужасной матерью, как моя. Или твоя.
— Глупости, — я посадил ее к себе на колени и обнял. — Такой ты точно никогда не станешь. Потому что знаешь, как нельзя. А если даже и попытаешься, то я тебя приторможу.
— Хорошо, — Маша потерлась носом об мою щеку и дотянулась до телефона. — Ну так что, будем заявление подавать?
— Будем, — я отобрал его у нее и положил на стол. — Только по-олдскульному. Пойдем в загс и заполним всем бумажки.
— Хорошо, — рассмеялась она. — Как скажешь. Бумажки так бумажки.
Эпилог
Эпилог
июль 2024 года
Сева
Я специально не полетел самолетом, взял билет на «Сапсан», чтобы без суеты все обдумать.
«Посоветуйтесь с женой, — сказал генерал. — Вопрос серьезный».
Вопрос действительно был серьезный, но я знал, что решить его должен сам. Желательно до того, как вернусь в Питер.
Меня приглашали в Москву, в сверхсекретный НИИ, где разрабатывали программное обеспечение для оборонки. С возможностью роста, как научного, так и карьерного. Либо я мог остаться на удаленке и дорасти максимум до старшего группы. Платили, конечно, хорошо, и работа мне нравилась, но в плане развития это был тупик.
Москву я не любил, но как-то приспособился бы. Загвоздка была в Маше. Сдернуть ее с места, заставить начинать все с нуля? Она даже свой обязательный срок в клинике еще не отработала. Тут, конечно, можно было договориться. Ну выплатила бы она эту несчастную неустойку. И работу в Москве нашла бы. Но имел ли я право заставлять ее? Или хотя бы просить? Почему жертвовать чем-то должна она, а не я? Потому что жене положено следовать за мужем?
Будь я военным, который подчиняется приказу, это одно. Но я не военный и свободен в выборе. Однажды уже решил, что она должна меня ждать. Если любит — подождет. Подумаешь, каких-то два года. Или три. А все обернулось восемью мучительными годами, из которых я не был счастлив ни одного дня. Да, можно говорить себе, что эти годы не пропали зря. Что мы изменились, стали взрослыми и поняли, насколько нужны друг другу. Но если это так, я не должен повторять ту же ошибку.
Если расскажу, Маша, возможно, пойдет навстречу. Но нужна ли мне ее жертва, хочу ли я этого, если буду знать, что ей плохо в чужом городе, без любимой работы и единственной подруги, которой нужна поддержка?
Если будет плохо ей, будет плохо и мне. И никакая карьера не спасет. Я слишком дорожил тем, что нам удалось вернуть, чтобы так рисковать.
Где-то к Бологому решение оформилось окончательно, и я словно сбросил с себя тяжелый груз. Опустил сиденье, закрыл глаза. Остаток пути можно было подремать. Теперь мысли текли лениво, неспешно, как обмелевший ручей.
Мы с Машей поженились в октябре, съездили на две недели в Таиланд, а когда вернулись, сразу же продали свои квартиры и взяли в ипотеку большую трешку на Звенигородской. Мне было все равно, где работать дома, а Маша могла ходить в клинику пешком.
Мама, узнав об этом, устроила истерику. Вы с ней разведетесь, вопила она, и ты останешься на улице. Я даже не знал, как реагировать на эту дичь.
«Мам, — сказал я, — ты, кажется, застряла в Советском Союзе. Это совместно нажитое имущество. Даже если, не дай бог, разведемся, поделим пополам».
Ничего не доказал и махнул рукой. Чем старше она становилась, тем тяжелее с ней было разговаривать. А вот ей, наоборот, хотелось общения. Увы, слишком поздно. Когда-то я скучал по ней и даже мечтал, что она перестанет сниматься и играть в театре. Станет просто мамой — как у других. А теперь даже короткий телефонный разговор превращался в тяжелое бремя.
Стыдно признаться, но иногда я завидовал Маше, которая со своей матерью оборвала связи давным-давно. Как-то она рассказала, что пару лет назад по случайному настроению захотела узнать о ней. Нашла какую-то соседку. Оказалось, что мать стала пить, потом продала квартиру и куда-то уехала. Больше о ней ничего не слышали.