С мандатом губкома
Шрифт:
— Ты чего? — удивился Сава, заметив это.
— Так надо, — буркнул Гриня и достал кисет. — Будешь закуривать?
— Нет, — отказался Сава, — еще не проголодался.
Дед Петро, заслышав о куреве, заерзал на своем кучерском месте, запокашливал, всячески напоминая о себе. Но Гриня был в расстройстве и, хотя прекрасно понимал стариковские намеки, кисета ему не предложил. Закурил один.
Дед решил действовать через Зорьку, заговорив вдруг с ней ласковым голосом:
— Што, милая? Не горюй. Вот пошагаешь
Стариковская дипломатия немного развеселила Гриню, он молча сунул деду кисет.
Дед Петро свернул цигарку толще пальца. Прикурил от Грининой. Блаженно затянулся, оживился:
— Хорошо, якори его. — Тронутый щедростью своих пассажиров, старик ударился в разговоры: — Ведь верно ж я створил, уведя вас к Советскому? А? Ведь у меня вам, факт, крышка б была. У старухи как есть все пораскопали паразиты, сметану, яички. Все замели. А вас бы...
— А заплатили сколь? — спросил Сава.
— Заплатили? — переспросил дед и, обернувшись, взглянул Саве в лицо, дабы убедиться, всерьез тот или шутит. — Заплатили от бублика дырку.
— Так вам и надо, — неожиданно сердито сказал Гриня. — Представителям Советской власти за деньги молока жметесь дать, содрать норовите. Вот и кормите бандитов.
— Так поспробуй не дай, — смутился дед. — Митрясов живо кишки выпустит.
— Эх, вы, — сплюнул презрительно Гриня, — давно бы сами Митрясова повязали.
— Повязать не хитро, повалить — задача, — отвечал добродушно дед, явно не желая ссориться.
Но Гриня не унимался.
— Повалить, говоришь? Да вы их каждый вечер вон самогонкой валите, а что проку?
— С чего ее варить-то, самогонку, гражданин-товарищ, — вздыхал дед, — с травы, что ль? Так и та не наросла еще.
Несмотря на Гринины наскоки, дед не лез на рожон, терпел смиренно, справедливо полагая, что иначе ему не будет открыт кисет с махоркой. А Гриня, неожиданно лишенный такого знака мужской доблести, как кобура, был расстроен и готов сердиться по любому пустяку на кого угодно и даже на себя самого.
— Не изгоревать горя, как не испить моря, — жаловался дед Петро. — Их ведь поди поймай. Эвон позавчера комиссар Лагутин с отрядом прибыл. И что? Митрясовым и не пахло. А как уехал комиссар — он тут как тут. А ныне? Поди угадай, кто из них борзой, кто заяц.
— Это как же понимать? — приподнялся на возу Сава.
— А как есть, так и понимай. То, стало быть, Лагутин за Митрясовым гнался, а нынче вон Митрясов за ним крадется.
— Чего, чего? — насторожился Гриня.
— А того, что я своими ушами слышал, как сговаривались они Лагутина накрыть вместе с обозом.
Сообщение деда не на шутку встревожило ребят. А дед Петро, поняв важность своих слов, незаметно
— Что делать будем? — обернулся Гриня к лежавшему сзади Саве.
— Надо бы как-то предупредить Лагутина. Ведь на этой скотиняке до второго пришествия ехать будем.
— Слушай, дед, — сказал Гриня, — нельзя ли поскорей?
— Дозволь от тебя прикурить, — потянулся дед Петро с новой цигаркой, почувствовав, что он и его Зорька становятся центром внимания граждан-товарищей.
Он не спеша прикурил от Грининого окурка и долго чмокал губами, раскочегаривая огонь цигарки, чем вывел Гриню из терпения.
— Ты оглох, что ли, дед?
— Ась? — встрепенулся тот, но, поняв, что перестарался, молвил примирительно: — Поскорей, говоришь? Да оно бы со всей душой, так у этой твари скорость всего одна.
— Так ты понукай ее как следует, чего с ней разговариваешь, как с Керзоном?
— Это ты зря, гражданин-товарищ, скотинку обзываешь, — обиделся дед. — Она два дела сполняет — и возит и доится. А ну-ка поспробуй. То-то. Не сможешь. А Керзон тем более.
Несмотря на мягкость характера, старик был тверд в своем мнении о транспортных способностях Зорьки. Ни просьбы, ни угрозы пассажиров скорости не прибавили. Зорька как шла, так и шла, размеренно переставляя мосластые ноги и обмахиваясь облезлым хвостом.
Но дед Петро по доброте души своей не мог оставить пассажиров без ободряющего слова.
— Да вы шибко не переживайте, гражданы-товарищи, в Новокумске председатель геройский, Бабин по фамилии. Попросите его, он вам доброго конька спроворит. Полетите, как на крыльях, глядь, к вечеру и Лагутина нагоните.
— Его же раньше может Митрясов нагнать.
— Э-э, Митрясов днем к нему не сунется, побоится. Он ночью накрыть умыслил, сонных-то легче порезать.
— А ты откуда знаешь, дед? — спросил Гриня.
— Так я ж говорю, что все слыхал, как они сговаривались, когда коней во дворе седлали. Уж больно им хочется обоз с товарами отбить.
Ребята решили, что им еще повезло — Новокумск был всего в пяти верстах от Старокумска. И когда наконец они въехали на бугор, то и увидели впереди эту деревушку. Так и двигались до самой околицы села, не теряя Новокумска из виду.
Еще с бугра они заметили какое-то движение в селе, насторожились, но дед Петро успокоил:
— Не бойтесь. Банда вся на конях, а там ни одной животины не видно.
— А что это за дым в деревне? — поинтересовался Гриня.
— Где? — Дед Петро прищурился, руку козырьком сделал.
— А во-он в центре.
Дед Петро даже привстал на возу, долго вглядывался.
— Черт его знает, — пожал он плечами, — вроде что-то у Совета горит. А что? Не пойму. Скорее, горело, а теперь потушили. Вишь, люди бегают. Поди, пожар был.