С мыслями о соблазнении
Шрифт:
угнетающе мала. Эмма, будучи замужем за своим богатым издателем-виконтом,
могла не принимать этой детали в расчет, в то время как для Дейзи с сестрой
сей вопрос был жизненно важен. Две девушки-холостячки, одни во всем мире,
им самим приходилось зарабатывать себе на жизнь.
Омнибус притормозил на Боуэри-стрит, чтобы подобрать очередного
пассажира, и пока Дейзи разглядывала сделанную на углу дома надпись с
названием улицы, ее вдруг осенило: здесь,
издательские конторы виконта Марлоу, мужа Эммы. Как удивительно, что
кому-то понадобилось остановить омнибус в квартале от «Марлоу Паблишинг»
как раз в то самое мгновение, когда она задумалась о карьере писательницы.
Дейзи решила, что здесь не могло быть обычного совпадения. Это Судьба.
Омнибус уже тронулся вновь, когда Дейзи внезапно вскочила на ноги.
Перегнувшись через соседа, она резко дернула за колокольчик, отчего
остальные пассажиры принялись ворчать, сетуя на очередную задержку.
Экипаж накренился, когда кучер резко надавил на тормозной механизм, и Дейзи
одной рукой в перчатке ухватилась за латунную ручку над головой, дабы
удержаться на ногах, а другой – придерживала свою соломенную шляпку-
канотье, не давая ей свалиться. Как только повозка полностью остановилась,
девушка двинулась вперед, не обращая внимания на враждебные взгляды
попутчиков.
Она выбралась из омнибуса и замерла на обочине, устремив взор через всю
Боуэри-стрит на кирпичное здание на следующем углу. Возможность когда-
либо превратиться в публикуемого автора для нее существовала где-то на грани
между сомнительным и невероятным, но Дейзи отринула прочь все сомнения и
зашагала прямо к «Марлоу Паблишинг».
Она была уверена: ей судьбой предназначено стать писателем.
Дейзи была не только порывистой и несдержанной на язык. А еще и
безнадежной оптимисткой.
Премьеры всегда оборачивались сущим адом.
Себастьян Грант, граф Эвермор, мерил шагами дубовые половицы олд-
викского[2] закулисья, слишком взволнованный, чтобы сесть. Столько времени
прошло с тех пор, как на сцене ставилась его пьеса, что он уже и позабыл, на
что похожи премьеры.
– Как пить дать, она провалится, – на ходу бормотал он. – Моя прошлая пьеса
оказалась настоящей катастрофой, а эта – и того хуже. Господи, ну почему я не
сжег глупую вещь, когда у меня была возможность?
Большинство людей было бы потрясено, услышав, как известнейший
английский романист и драматург в подобной манере поносит свое
произведение, но его друг – Филипп Хоторн, маркиз Кейн, – выслушивал
обличительные тирады Себастьяна в адрес его последней пьесы с
невозмутимостью человека, слышавшего все это и прежде.
– Ты сам не веришь ни единому своему слову.
– Еще как верю. Эта пьеса просто чушь собачья. – Себастьян добрался до конца
подмостков и, развернувшись, зашагал назад. – Полнейшая чушь.
– Ты всегда так говоришь.
– Знаю, но на сей раз это чистая правда.
Казалось, Филиппа его слова не впечатлили. Оперевшись плечом на колонну и
сложив руки на груди, он наблюдал, как его друг расхаживает туда и обратно.
– Некоторые вещи не меняются.
– Лучше тебе пойти домой до начала, – мрачно посоветовал он, оставив без
внимания тихое замечание Филиппа. – Избавь себя от пытки смотреть на это.
– Совсем ничего стоящего?
– Ну, начинается она неплохо, – неохотно признал он. – Но во втором акте вся
история летит в тартарары.
– М-м…
– Кульминация столь невыразительна, что с таким же успехом ее могло и вовсе
не быть.
– М-м…
– А что до сюжета… – Себастьян запнулся и с издевательским смешком
взъерошил свои темные волосы. – Весь сюжет построен на глупых
недоразумениях.
– Что ж, значит, у тебя неплохая компания. Дюжины шекспировских пьес
основаны на недоразумениях.
– Вот почему Шекспира явно переоценивают.
Филипп громко расхохотался, чем вызвал озадаченный взгляд проходившего
мимо друга.
– Что здесь такого забавного?
– Только с твоим высокомерием можно считать Шекспира переоцененным.
Но Себастьяну было не до смеха.
– Мне нужно выпить.
Он прошествовал к закулисному столику, где для артистов было выставлено
множество прохладительных напитков. Выбрав бутылку, он с вопросительным
взглядом продемонстрировал ее Филиппу, но тот покачал головой, и Себастьян
наполнил джином только один бокал.
Поставив бутылку на место, он поднял бокал и продолжил обсуждение новой
пьесы:
– Уэсли вообще незачем было обманывать Сесилию. Но скажи он правду,
письмо в сумочке утратило бы всякий смысл, развязка наступила бы еще до
конца второго акта, и пьеса была бы окончена.
– Зрители ничего не заметят.
– Само собой, не заметят, – Себастьян залпом осушил бокал. – Они будут спать.
Филипп фыркнул:
– Сомневаюсь.
– А я ни капельки. Я был на репетициях. Неделя – , и эту пьесу прикроют.
Не услышав от друга ответа, он обернулся через плечо.