С Петром в пути
Шрифт:
— В школе я был плохим учеником, — без тени смущения признался он Петру. — Вместо того чтобы вникать в науки, я мастерил игрушки, разные там самокаты и другие безделки. Мне задали порку, и после неё я как бы образумился... А вас не пороли, мистер э-э-э Питер?
— Поднять руку на царевича никто не смел, в том числе и мои учителя. Впрочем, я и не давал особого повода, — ответил Пётр.
— Ну и слава Богу. А мне, между прочим, приходилось туго: моя матушка рано овдовела, и в доме был худой достаток. Кормились мы от коровы, от земли, мне приходилось заниматься продажею молока и сыра. Но я был плохим продавцом, и в то же время меня тянуло к науке. Видя
— Отчего же, господин Ньютон. Я могу уподобить государство большому кораблю. Чтобы управлять им, нужны и уменья, и знания, быть одновременно и матросом, и рулевым, и марсовым, и шкипером, и навигатором, и плотником, коли нужно заделать течь. Словом, надо овладеть всеми ремёслами.
— Разумно, разумно. Увы, не все потентаты следуют вашему примеру. Почти все они живут на счёт своих подданных и их труда. Я же достиг всего своим трудом. Но где лежит начало вашего учения?
— В Псалтири, сэр Ньютон. Вот мой университет. У нас в Москве иных нету. Так что пришлось мне положиться на самого себя.
— Это похвально. И я рад, что судьба свела нас. Я готов напитать вашу любознательность.
И Ньютон стал водить Петра и его спутников по Монетному двору, показывая и объясняя устройство штампов для чеканки монет последнего образца. Попутно он рассказывал и о своих трудах по математике, которую он поименовал матерью всех наук, по оптике, по механике, о своей теории всемирного тяготения.
Ему пришёлся по душе Меншиков с его ненасытным любопытством. Он дивился тому, что обычный свет состоит из семи цветов. И Ньютон, создавший теорию преломления света, показал это наглядно с помощью призмы.
Петра же интересовало всё. Он дивился широте ньютоновых интересов и открытий и с почтением взирал на его том «Математических начал натуральной философии».
— Непостижимо! — воскликнул Пётр, когда Ньютон подвёл его к созданному им телескопу. — И всё это один человек!
Судьба столкнула его в величайшим умом своего века, умом, вырвавшимся за его пределы. Он ощутил громадность всех открытий Ньютона, но был не в силах их постичь, как были не в силах постичь их и современники великого учёного. Но взять то, что можно было из его практики, Пётр постарался. Это прежде всего касалось монетного штампа. Он давно замыслил поставить в Москве монетный двор и даже указал место для него за Казанским собором на Красной площади. Теперь только следовало заказать машины для этого двора.
У него было мелькнула мысль зазвать Ньютона в Россию, положив ему великое награждение. Он хотел, чтобы Москва блистала знаменитостями, чтобы сколько-нибудь известные Европе люди были в службе его царского величества. От имени царя таковые предложения делались всем тем, с кем он встречался: профессору анатомии Рюйшу, Антони ван Левенхуку... Они были с благодарностью отклонены, эти его предложения. Но странная робость сковала язык Петра. Он глядел на изборождённое морщинами лицо учёного и думал: нет, слишком глубоки его корни на этой земле. Вырвать их значило бы погубить жизнь...
А тем временем король Вильгельм приказал устроить русскому царю самое занимательное зрелище — манёвры военных кораблей на их базе в Портсмуте. И Пётр был полонён, решительно полонён. Дотоле ему не приходилось
Приезд царя был ознаменован салютом из сотен орудий. Ох, надо было всё это видеть и слышать! Сверкание и гром, лавирование против ветра, развороты с галса на галс, сближения и разъединения...
Фрегат «Ройял шип» на ходу притёрся бортом к галеасу «Куин Элизабет». Раздался оглушительный треск. С борта на борт перескочили матросы с воинственными кликами. Послышались выстрелы мушкетов — всё было как в натуре: бой так бой.
Адмирал Джеймс Вулворт давал пояснения. Но что в них — Пётр и так всё видел. Жадными глазами он пожирал открывшуюся ему картину манёвров. Воочию видел, что такое есть искусство моряков, какого совершенства достигла их выучка.
— Когда-то и наши так сумеют, — вздыхал он. Стоявший рядом Меншиков легкомысленно бросил:
— Эх, государь милостивый, скоро и мы исхитримся! Были бы корабли, а люди найдутся!
— Ты, гляжу, на словах скор, — укорил Пётр.
— Ив деле отличусь! Дай только дело! — задорно выпалил Меншиков. Пётр рассмеялся, Алексашка его веселил. Он не унывал ни при каких обстоятельствах, влезал во всякое дело, был настырен и проворен. Сэр Ньютон не успевал отвечать на его вопросы и был до того пленён им, что через много лет, узнав, какую карьеру сделал этот спутник и друг русского царя, настоял на присуждении ему звания почётного члена Королевской академии, будучи совершенно уверен в его учёности.
Пётр откровенно завидовал Англии — такой флот, такая выучка, такая маневренность. Мудрено ли, что в морском деле никто с англичанами не решался тягаться. На что уж испанцы с их заморскими колониями стали могучи на морях и океанах, а англичане и их превзошли. До сей поры перекатывается эхо сокрушительного разгрома великой Непобедимой армады короля Филиппа II столетие назад. Испанский флот из 160 кораблей был погублен вдвое меньшим по численности английским флотом королевы Елизаветы. Испанцы потеряли более 10 тысяч человек и десятки судов.
Уже тогда Пётр понимал, что не числом, а уменьем достигаются победы. То был главный урок, извлечённый не только от поражения Непобедимой армады, но и от других знаменитых морских сражений. Великобританское морское могущество вызывало в нём и уважение, и здоровую зависть. Он заманивал в русскую службу именитых английских моряков.
Но не только моряков. У Ньютона Пётр познакомился с видным математиком профессором Эндрью Фергюссоном. Он оказался полезным при вычислениях корабельной архитектуры. И откликнулся на предложение русского царя учительствовать в будущей навигацкой школе, о которой Пётр давно мечтал и которая впоследствии разместилась в новопостроенной башне на границе Садового вала в Москве. Её назвали Сухаревой, эту башню, как и площадь, прилегающую к ней, в честь полковника стрелецкого стремянного, то бишь царёва, полка, нёсшего здесь службу и сохранившего верность Петру в бунташную пору.
Петру нужны были полезные люди и для заведения флота, и для размножения наук и ремёсел на Руси, которая мало-помалу пробуждалась от вековой спячки. И он не жалел на это ни усилий, ни средств, пока что довольно скудных в царской казне.
Наймование людей царь поручил Якову Брюсу как языкатому, толковому и просвещённому в его окружении. И Брюс справился: среди нанятых им были не только моряки, но и иные искусники, такие как, скажем, мастер шлюзного дела Джон Перри, которому вменялась в обязанность постройка каналов, соединявших Волгу с Доном. Или кораблестроитель Осип Най.