С Петром в пути
Шрифт:
Пётр вылез из кареты. Он был в простом камзоле с позументом, в стоптанных башмаках ещё голландской выделки. Навстречу... Да, это, несомненно, сам король, все описания сходятся. Почти квадратный, высокий, румяный, с ямочками на щеках, которые углубила улыбка. Он шёл к Петру, сияя, с разведёнными руками, готовый к братским объятиям.
Нет, Пётр не уклонился, тоже раскрыл объятия, тоже широко улыбался.
Они сошлись — долговязый Пётр был выше Августа. И заключили друг друга в объятия. Да, с первого разу. А чего им чиниться?!
Последний её король Ян сильно её возвысил в глазах всех христианских народов. Турки дрожали перед его именем. Теперь их союзу — союзу Августа и Петра, союзу Польши и России — предстоит эту славу утвердить.
Подоспел Шафиров и стал переводить приветственную речь Августа. Пётр слушал вполуха, глаза его были расширены, он впитывал в себя Августа, всё более проникаясь им.
«Да, этот должен нравиться женщинам, какая из них может устоять перед этой мощью, статью, силой! — так думал он, отвечая невпопад на вопросы короля. — Всем взял! Всем!»
Потом он шёл за ним в толпе придворных, дивясь их пышным нарядам, блеску переливавшихся на столбах стеклянных шаров, громадным люстрам, мерцавшим десятками свечей. Воздух был напоен какими-то непривычными ароматами, сквозь которые отчётливо пробивался запах чеснока.
Пиршественный стол был необъятен. Его венчал целиком зажаренный кабан, как потом объяснили, трофей августейшей охоты.
А над столом сияли петровский вензель и буквы, складывавшиеся в слова: «Виват, Петрус Магнус!» Он был впервые назван великим, и это показалось ему предзнаменованием.
Да, влекло его к Августу, и это тяготение не сможет изменить даже его неверность. Впрочем, она проявилась поздней, но и тогда можно было предвидеть в этом чревоугоднике и бонвиване, в этом любителе лёгкой жизни ненадёжного союзника.
Потом они уединились на половине, отведённой Петру. Август выглянул в узкое стрельчатое окно и поманил Петра.
— Вот мой гарем, — хохотнул он.
По небольшому двору, вымощенному каменными плитами, шествовала группа молодых женщин, одна другой пригожей.
— Ты можешь выбрать себе любую для утех, только покажи пальцем. А то и двух сразу. Они у меня выученные.
Ошеломлённый Пётр ткнул пальцем наугад.
— Впрочем, я сам тебе выберу, какую поискусней да поуслужливей. А о серьёзных делах поговорим завтра, после того как ублаготворимся едой и питьём, равно и женщинами.
Спальня была несколько узка и вдобавок высока: под потолком клубился мрак. Пётр этого не любил. Он привык спать в тесных низких помещениях, притом в избах. Он был привязан к дереву какой-то неумолимой тягой. А тут был камень, камень и камень, источавший холод.
Над кроватью свисал тяжёлый балдахин, денщики поместились за
Пир длился до вечера. А когда стемнело, над замком вознёсся фейерверк. Он был какой-то любительский, и Пётр досадовал: дали бы ему, он бы спроворил не такой.
Уже над замком повисла первая звезда, когда Август, тронув Петра за рукав, сказал с улыбкой:
— Ну вот, брат мой Питер, а теперь наступило время любовных утех. Пришла пора показать твою мужскую доблесть. Не мне, нет. Даме, с которой мы уговорились. Она пребывает в нетерпении испытать ласки русского царя.
Но на Петра нашла какая-то робость. Он пробормотал чуть слышно:
— Ты меня подпоил, брат Август, я не в себе.
— А вот как её увидишь, так тотчас придёшь в себя. Притом она, как оказалось, говорит по-русски. Так что тебе будет с ней легко: как скажешь, так она и повернётся. — И Август захохотал, довольный своей шуткой. — О, она чистый огонь. Я на ней немало поездил — норовистая кобылка.
Она вошла плавной походкой, когда Пётр уже улёгся. Денщикам велел явиться под утро и не будить, разве что сам позовёт.
Свечи в канделябре горели ровно, и она предстала перед ним вся, в переливчатом платье, не скрывавшем её формы. Он тотчас вспомнил Аннушку Моне. «У неё тоже были русые волосы до плеч — видно, распустила косу, — подумал он, — удлинённый овал лица и бархатистая кожа. Все красивые женщины похожи одна на другую», — мелькнуло у него в уме. Но эта была несколько тоньше Аннушки и ростом выше.
— Я пришла, мой господин, — прошелестела она. — И счастлива, что буду услаждать тебя, как ты похочешь.
И неуловимым движением сбросила с себя платье — под ним ничего не было. Пётр мгновенно вспыхнул. Вся плоть его напряглась. Он ждал, не в силах произнести ни слова. Да и какие слова были нужны при такой прелюдии?!
— Иди, — наконец выдавил он. И она скользнула в постель, обхватила его голову руками и прижалась к нему горячим телом.
О, да, Август быль прав, назвав её великой искусницей в любви. Не он понукал её, а она его понукала. И желание его было столь велико, а напряжение столь сильно, что он, войдя, почти мгновенно извергнулся. И отвалился в изнеможении.
— Погодим, мой господин. Ты слишком поспешил. Но ничего, я тебя воскрешу. Мой повелитель Август тоже, бывало, мгновенно опадал. Но я — опытная наездница.
И она засмеялась. В темноте лицо её светилось.
— Как тебя зовут, женщина? — полушёпотом спросил Пётр.
— Графиня Виола фон Кнабе.
Пётр приподнялся.
— Так ты графиня? Я хотел бы увезти тебя с собой. — Он произнёс это не раздумывая. Она бы оставалась при нём и, как знать, может, стала бы его постоянной подругой. Женой? Нет, эта мысль не приходила ему в голову. Утехою? Аннушка поблекла в его сознании.