С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

Поникаровский Евлампий Степанович

Они появились во второй половине дня. Развернувшись в более чем километровую по ширине цепь, со стрельбой и воплями гитлеровцы рванулись к селу, к шоссейной дороге Будапешт — Комарно — Вена, проходящей через село. Это был рывок отчаявшихся, обезумевших, изможденных от голода смертников. Подпустив до четырехсот метров эту бегущую и орущую цепь, мы открыли огонь ураганной силы. Он сразу же, как разлив вешних вод, затопил все поле. В нем горели, рвались на куски, сжигались человеческие тела. И даже такой огонь их не останавливал. Не разорванные, не сгоревшие, не продырявленные осколками и пулями гитлеровцы бежали, шли, ползли к селу, словно их ждало спасение. Но здесь их тоже встречала смерть.

Село

Пербола — необычное. Оно построено в узкой балке. И все дома своей задней частью врезаны в гору. Жители, идя с поля, прежде всего попадали на крышу своего дома, а затем по лесенке спускались во дворы. Не знавшие этих особенностей гитлеровцы, попадая на крыши, сваливались с них — с двух с половиной-трехметровой высоты, — ломали себе руки, ноги, головы. К тому же и тут казаки их встречали автоматными очередями, клинками, лопатами, а то и просто дубинами. К вечеру все было кончено. На поле перед селом и во дворах мы насчитывали около шестисот трупов. В живых, сдавшихся в плен, в том числе раненых, оказалось не более девяноста солдат и офицеров.

В этот вечер к нам пришло радостное известие: в Будапеште прозвучал последний выстрел, столица Венгрии очищена от врага. Нам же предстояло еще очищать лес. От пленных узнали, что там осталась еще группа солдат и офицеров. К счастью, боя вести с ними не пришлось. Оставшиеся проявили благоразумие и 14 февраля сложили оружие.

Приказом Верховного Главнокомандующего за мужество, проявленное в боях за Будапешт, нашему 5-му гвардейскому кавалерийскому корпусу объявлялась благодарность и присваивалось почетное наименование «Будапештского». По этому случаю прислал приветственное письмо Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. Прославленный полководец не забывал нас, казаков.

Бои, бои… Даже вот теперь, спустя четыре десятилетия, берет оторопь и удивление, когда думаешь о том, как наши люди выдерживали невероятные тяготы беспрерывных, днем и ночью, боев и переходов. Венгерская зима 1944/45 года не баловала. Марши совершались в обжигающий ледяной дождь, мокрый снег, под пронизывающим ветром. Порой казалось, что на всей земле нет ни одного сухого метра. Невероятная распутица — в грязи тонула вся техника. Шли только воины и лошади, а из техники лишь та, которая была на гусеничном ходу — остальная вся стояла. Это сковывало и действия противника, и, наверное, даже больше, чем нас. И это, в свою очередь, нас даже бодрило и радовало. В ходу была поговорка: «Что русскому здорово, то немцу — смерть!»

Глава пятнадцатая

Последний рейд

Мы в Балатонкилити — курортном городке на южном берегу живописного озера Балатон. На отдыхе. Расположились в самых что ни на есть комфортабельных и роскошных виллах и пансионатах. До войны на этом чудесном берегу проводили свой досуг и развлекались венгерские магнаты и аристократия других стран. В войну здесь поправляли здоровье высшие армейские чины Третьего рейха.

Казаки не остыли еще от боев. В памяти все свежо. Жалели, поражаясь мужеству и силе воли бати, гвардии майора Ковальчука. Из мешка он так и выехал на коне. Но с коня сойти уже не смог. Его сняли, положили в бронетранспортер и увезли в госпиталь, а там — сразу на операционный стол. Майора Вдовина пьяная дурь привела на скамью подсудимых, к разжалованию в рядовые и отправке в штрафную роту.

Новым начальником штаба к нам пришел майор Дмитрий Тихонович Петренко, опытный и толковый офицер, умелый организатор. До прихода в полк он работал помощником начальника оперативного отдела в штабе дивизии.

После ликвидации немецко-фашистской группировки в Будапеште нам снова пришлось вести тяжелые бои с танками и пехотой противника в районе села Шимонторнья, в самом селе и на берегах канала Балатон — Дунай.

Но

все атаки в течение шестисуточного сражения были успешно отбиты. Гитлеровцы, боясь окружения, вынуждены были улизнуть через узкий коридор между озерами Балатон и Веленце. На берегах канала остались десятки их танков и многие сотни трупов. В этих боях и мы понесли потери. В моей минометной батарее восемь казаков получили ранения. Тяжело ранили командира первого взвода лейтенанта Михаила Тарасенко.

К Михаилу Алексеевичу, к Мише, я был привязан, как к младшему брату. И вот он выбыл. В батарее теперь всегда будет его недоставать. Косая не схватила его своими костлявыми руками. Но только через полтора года, избавившись от осколка в легких, Михаил встал с госпитальной койки, но остался инвалидом. Это в свои-то двадцать с небольшим лет…

В Балатонкилити мы пополнились вооружением, подремонтировали неисправное, привели в божеский вид колесную технику — повозки, брички, тачанки. Здесь нас заново одели, обули. В связи с этим не могу не рассказать историю, которая произошла с нами в Татабанье, смешную и грустную. Там мы попали на удочку одному дельцу, назвавшемуся… «красным капиталистом». Он, владелец обувной фабрики, явился в штаб полка и предложил обуть всех солдат и офицеров в новые сапоги.

— Я презентую, дарю! — заявил он и стал распинаться о том, что Советская Россия и Венгрия теперь союзники, вместе воюют против общего врага и ради победы над Гитлером он не пожалеет ничего.

Широкий жест фабриканта, тем более «красного», был принят командованием полка. В эскадроны и батареи из штаба пошло указание: направить на фабричный склад старшин за сапогами. Старшина моей батареи Чернышев быстро снарядил повозку и поскакал на склад. Там собрались уже старшины всех эскадронов. Их мило встретил невысокий, в шляпе и плаще, господин с холеной мордой. Поклоны, улыбка до ушей, рукопожатия. Потом погрузка. Никакого обмана. Чернышева мы встретили на батарее как бога. Целый воз сапог, шутка сказать! А сапоги — чудо! Головки, задники, голенища из черной прокатанной кожи, подметки на металлических шпильках, каблуки с подковками. На голенищах с исподней стороны — крепкие ушки. Все рады. Долой рванье и драные кирзухи! В новых сапогах-скороходах теперь до Берлина дотопаем и, пожалуй, домой в них явимся. Иссиня-черные, словно вороненые, с громким скрипом, заграничные — ах как звонкие казачьи шпоры ловко на них легли! В таких чудо-сапогах только бы на смотрины к невестам являться…

Ночью идем на Фельшегаллу под проливным дождем. Не переставал он и утром. Начали месить грязь во встречном бою. Счастливчики, обладатели чудо-сапог, с тревогой стали поглядывать на свои ноги. Сапоги от сырости набухли, у них отставали каблуки и подошвы, и ровно через двое суток полк оказался разутым. Старшине своей батареи, мужичку запасливому и бережливому, мы сказали великое спасибо за то, что он не выбросил, как сделали многие другие старшины, нашей старой и драной, но мало-мальски еще пригодной к носке обуви.

Ну и поматюгали же казаки того прохвоста, дельца и «красного капиталиста», за его презент. Попадись бы он тогда под горячую казачью руку — узнал бы, почем стоят семечки. Гнилье подсунул, гад! Теперь вот, когда обулись в родные кирзухи, некрасивые, но прочные, история с чудо-сапогами смешила. Но тогда, под Фельшегаллой, было не до смеху.

Удивительное свойство человеческой натуры — на отдыхе расслабляться, забывать об опасности. Но нашей вольготной жизни пришел конец, когда однажды ночью немецкие разведчики, приплывшие на лодке с северного берега, украли у нас командира первого взвода эскадрона лейтенанта Егорова. Тому в одиночку захотелось погулять по берегу. После этого усилили охрану. И за десять дней трижды схватывали «гостей» с того берега.