С тенью на мосту
Шрифт:
— Я… я не хотел, — прошептал я. — Я не хотел всего этого. Я не знал, что вы заболеете.
— Ты думаешь, что мы больны, сынок? — мать изобразила умильность и улыбнулась потрескавшимися, сухими губами. — Нет, мы полностью здоровы, мы просто постарели, как и он. И мы скоро будем, как он, — она все еще держала мою руку. Я попытался одернуть ее, но она крепче сжала ладонь, и ее несколько отросших ногтей впились в мою кожу. — Мы знаем, что выглядим неважно для тебя, но это просто оболочка, которая не имеет никакого значения.
«Они сошли с ума, надо срочно уходить», — промелькнула мысль, я резко дернул руку и вскочил со
— И куда ты собрался? — спросил отец, поднявшись. — Не хочешь с нами разговаривать?
— Вчера он тоже не захотел со мной разговаривать, — вставил брат, — и теперь вот опять убегает. Надо бы его проучить.
— Я не убегаю. Я вернусь. Мне просто нужно в уборную. Я сейчас приду, — я попятился спиной к двери.
Мне показалось, что если я сейчас же не уберусь, они сделают со мной что-то страшное. Медленно отступая, я, старясь ничем не выдавать свой страх, сунул ноги в свои растоптанные ботинки, с вешалки схватил пальто и вышел из дома. Все это время они стояли и не сводили с меня глаз. Как только закрылась дверь, я рванул, что есть мочи — домой я больше не собирался возвращаться.
На бегу, по пути к дому Бахмена, меня настигли горькие слезы, и только вытирая их, я заметил, что моя рука была поцарапана до крови ногтями матери.
8.
Уже несколько дней я жил у Бахмена в его старом, ветхом доме, построенном когда-то наспех его дедом из глины и соломы. Наверное, дед Бахмена и сам не подозревал, что дом так долго простоит, и что его внук будет доживать в нем. Впрочем, дом существовал вполне себе успешно, и, несмотря, на перекосившиеся кое-где стены и прохудившуюся крышу, он намеревался простоять еще немало лет.
Когда я прибежал в слезах к Бахмену, он сидел на деревянной лавке, служившей ему кроватью, и шумно вздыхал. Ночью у него опять случился приступ, поэтому он и не смог утром прийти к загону.
— Ничего страшного, Иларий, — сказал он, — ты не переживай, я еще долго протяну, как и этот дом. Мы с ним хоть и дряхлые, но поверь, очень сильные. — Первые приступы начали со мной случаться еще давно, когда мою жену и детей убили. С тех пор так и живу.
Каждое утро я с Бахменом приходил к своему дому. Листья, опадавшие с деревьев, никто не убирал, и дом приобретал непривычно запущенный вид. В окнах не горел свет, никто не выходил из дома, когда мы управлялись с хозяйством и выгоняли стадо на пастбище. Только раз я увидел в окне постаревшего брата, который наблюдал за нами.
— Иларий, тебе нужно сходить завтра на службу, — сказал вечером Бахмен, помешивая в горшке кашу и пробуя, достаточно ли она соленая. — Поговори со священником, авось, он что-нибудь да подскажет. А я завтра пойду в холмы, нужно найти кое-что. Есть у меня один план, — он лукаво прищурился, — да только вот не хватает одного корешка. Должен он быть в холмах, да что-то не попадается мне. Может, ближе к горам будет.
— Бахмен, прошу, не ходи туда, там опасно, там волки! — воскликнул я.
— Эх, да что мне эти волки! — засмеялся он. — Ни одному волку не интересна такая старая головешка как я.
В воскресенье утром я направился на службу. Стоя в самой гуще толпы, окруженный со всех сторон людьми со скорбными лицами, я никак не мог сосредоточиться на том, что говорил отец Виттий, так как в моей голове усердно стучали молотки от подступающей тошноты, да и крутились вопросы, как обратиться к священнику с моей бедой.
Мы всегда уходили сразу же после службы, никогда не задерживались, и я с удивлением увидел, что, как только служба закончилась, священника со всех сторон начали облеплять люди. Я по инерции двинулся тоже вперед, но толпа из стариков, старух и женщин, стремившихся поцеловать руку и просивших благословения,
Несколько раз я пытался открыть рот, но все время кто-то вклинивался вперед, отталкивая, оттягивая меня и даже шикая, чтобы я не мешался под ногами. Только дождавшись, когда последние плачущие старики уходили, а священник собирался уже садиться в коляску, я, запинаясь от страха, обратился к нему.
— На все воля божья, мальчик, — ответил он мне. — Все мы рано или поздно придем к этому. Только с молитвами выздоровеет семья твоя.
— А как же старик, которого я пригласил?
— Это хорошо, что ты его пригласил, стариков надо уважать и любить, и добро тебе воздастся. Все мы, если Господь позволит, будем немощными.
Священник протянул мне руку, и я смутно догадался, что ее нужно поцеловать. Он сделал в воздухе крест и, встряхнув вожжами, тронулся.
В сумерках, когда начал чуть накрапывать дождь, вернулся довольный Бахмен.
— Ну, повезло, повезло нам. Я уж совсем было отчаялся, думал, возвращаться придется ни с чем, да нашел я таки. Вот, — он достал из грязной суконной сумки, перекинутой через плечо, мокрый разветвленный корешок с кусочками земли, — этого боятся злые духи — жгущий корень! Мы высушим его, добавим можжевельника и полыни и выкурим проклятого джинна из твоего дома. Все будет хорошо. Когда я бродил по холмам, мне пришла в голову мысль, что плохо, что я потерял веру. Вера — это дело такое, то потеряешь ее, то опять найдешь. С ней непросто, но и без нее плохо. А верить все же нужно. Ты, вон, читать обучился, никогда не обучаясь. Значит, есть сила. А если есть сила зла, то и противодействие есть — сила добра и веры. Не верю, что нельзя никак выгнать из дома этого проклятого джинна. Не верю, что разум и тело человека можно так одурманить колдовством. Скоро мы покажем ему, кто хозяин в твоем доме. А если уж и не поможет, что маловероятно, есть у меня и второй план. В Рудах, что дальше от Низкогорья, есть одна женщина, давно еще говорили, что она может изгонять злых духов, бесов из домов и людей. Поедем тогда к ней. Что-то должно помочь, — он принялся за чистку корня и, довольно усмехаясь, добавил: — А, каков старый Бахмен? Годен еще на что-то? Не только овец может пасти.
Я тоже впервые за все это улыбнулся и почувствовал легкое чувство спокойствия, как первое дуновение весны, означавшее конец долгой и тяжелой зимы.
Ближе к ночи, когда мы уже собирались укладываться спать, кто-то постучал в дверь. За дверью, с ночником в руках, стояли Ладо и Тито. Ладо извинился за столь поздний визит, сказав, что он догадался, где я могу быть.
— У нас, кажется, проблема, — сказал он в смятении. — Сегодня к Софико, когда она гуляла возле гусиного пруда, подходила пожилая женщина, одетая в мужское пальто, а на голове у нее был повязан платок, синий с мелкими цветами. Дочка сказала, что эта странная женщина интересовалась, когда ей исполнится тринадцать, и предлагала сделку — точно такую же, какую тебе подложил старик, — он посмотрел на меня, и в комнате повисла тишина.
— Это была моя мать, у нее есть такой платок, — сказал я. — Это значит… — все замерли, — это значит, что мои родители превращаются в того самого старика?
— Они превращаются в джинна, — глухо промолвил Бахмен. — Джинны могут вселяться в человека, жить в домах, вызывать болезни. Но я не слышал, что они могут превращать других людей в самих себя, но судя по тому, что мы знаем, так и есть. Им нужен дом.
— Но они уже живут в доме? — воскликнул Ладо.
— Наверное, им нужен новый дом, — Бахмен развел руками, — их же теперь четверо. Это всего лишь мои догадки.